шу  вас  оказать  мне  милость  передать  вполне  точно  ответы   его
преподобия отца Родена на те вопросы, которые я позволю себе ему задать.
   Кардинал поклонился.
   Роден с удивлением взглянул на отца д'Эгриньи и сухо заметил:
   - Это дело конченое. К чему тут еще вопросы?
   - Я не хочу оправдываться, - начал отец  д'Эгриньи,  -  я  хочу  только
выяснить некоторые факты.
   - Говорите тогда только без лишних слов.
   И, вынув свои большие серебряные часы, Роден прибавил:
   - В два часа я должен быть в Сен-Сюльписе.
   - Постараюсь быть по возможности кратким! -  со  сдержанной  неприязнью
проговорил аббат. Затем он продолжал, обращаясь к  Родену:  -  Когда  ваше
преподобие нашли необходимым отстранить меня  и  занять  мое  место  после
серьезных и,  быть  может,  слишком  строгих  порицаний  моих  действий...
действий, которые, я должен сознаться, действительно повредили делу...
   - Только повредили? - насмешливо переспросил Роден.  -  Скажите  лучше:
дело было окончательно проиграно, как вы мне  поручали  тогда  написать  в
Рим.
   - Это правда! - сказал д'Эгриньи.
   - Значит, я принялся за  излечение  безнадежно  больного,  от  которого
отказались самые искусные врачи, - с иронией продолжал  Роден.  -  Ну-с...
дальше?
   И, засунув руки в карманы панталон,  он  не  сводил  взгляда  с  аббата
д'Эгриньи.
   - Ваше преподобие жестоко меня порицали, - продолжал аббат-маркиз, - не
за то, что я  старался  всеми  силами  захватить  имущество,  предательски
отнятое у нашей общины.
   - Все казуисты нашли, что вы были правы,  -  прервал  его  кардинал.  -
Текст вполне ясен.  Всякое  предательски  утаенное  имущество  может  быть
возвращено всеми правдами и неправдами.
   - Поэтому-то, - продолжал д'Эгриньи, - его преподобие отец Роден ставил
мне в упрек только военную грубость моих приемов... причем он находил, что
насилие теперь опасно, так как не согласуется с духом времени... Хорошо...
Но, во-первых, меня не могли по закону ни за что преследовать...  и  кроме
того, не будь роковой случайности, успех, каким грубым и резким он  бы  ни
был, венчал бы операцию... Теперь не могу ли я... спросить, что он...
   - Что я сделал большего? - грубо прервал его  Роден.  -  Что  я  сделал
лучшего, чем вы? Насколько я подвинул дело Реннепонов, принятое от  вас  в
безнадежном состоянии? Вы это желаете знать?
   - Да, именно это, - сухо отвечал отец д'Эгриньи.
   - Ну-с, так я должен признаться, - с насмешливой улыбкой отвечал Роден,
- что вместо великих, громадных, шумных дел, сотворенных  вами,  я  создал
только несколько маленьких, детских, незаметных мелочей! Да, я  тот  самый
человек, который осмеливался высказываться за широту  взглядов,  я  провел
эти шесть недель таким глупым образом, что вы этого и представить себе  не
можете!
   - Я никогда не позволил бы себе сделать вам этот упрек, как  бы  он  ни
казался заслуженным! - с горькой улыбкой заметил аббат.
   - Упрек? - сказал Роден, пожимая плечами. - Упрек? этим словом вы  сами
себя осудили. Знаете, что я писал о вас в Рим  шесть  недель  тому  назад:
"Отец  д'Эгриньи  обладает  многими  достоинствами,  он  мне  будет  здесь
служить" ("с завтрашнего дня я поручу вам много дел",  -  ввернул  Роден),
но, прибавил я дальше: "он недостаточно велик, чтобы уметь  сделаться  при
случае малым". Понятно вам это?
   - Не совсем, - отвечал аббат д'Эгриньи, краснея.
   - Тем хуже для вас, - продолжал Роден, - и это доказывает,  что  я  был
прав. Ну-с, так если вам угодно знать, у меня столько ума, чтобы в течение
шести недель разыгрывать дурака!.. Да-с...  я  болтал  с  гризетками,  это
я-то! Я говорил о прогрессе, гуманности, свободе, женской эмансипации... с
молодой девицей, обладающей взбалмошной головой...  Я  говорил  о  великом
Наполеоне, бонапартистском фетише, со старым, глупым солдатом. Я говорил о
славе Империи, об унижении Франции, о надеждах  Римского  короля  с  одним
добрейшим  французским  маршалом,  у  которого  сердце  полно  обожания  к
похитителю тронов, сидевшему на цепи на острове св.Елены, но голова так же
пуста и звонка, как военная труба... так  что  достаточно  вдунуть  в  эту
пустую башку несколько  воинственных,  патриотических  фраз,  и  подымется
такой шум, что и не разобрать, что такое, зачем и почему! Я сделал больше,
клянусь честью! Я болтал о любви с диким молодым тигром. Говорю  вам,  что
было жаль глядеть, как неглупый все-таки человек унижался всеми способами,
чтобы завязать тысячу нитей этой темной интриги! Не  правда  ли,  красивое
зрелище - видеть, как паук упрямо плетет свои сети?.. Как  это  интересно:
маленькое черное существо, протягивающее нить  за  нитью,  связывая  одни,
подтягивая другие, удлиняя третьи. Вы пожимаете плечами: есть  чего,  мол,
смотреть! А приходите-ка часа через два-три, и что вы увидите? - маленькое
черное существо, наевшееся до отвалу, а в его сетях дюжину глупых ошалелых
мух, так запутавшихся, так  скованных,  что  маленькому  черному  существу
оста