льше  на  спиртовых
грелках находились раковые  шейки,  варенные  в  сливках  и  запеченные  в
золотистом, хрустящем тесте; они, казалось, хотели превзойти  сочностью  и
вкусом пирожки с маренскими устрицами, тушенные в мадере  и  приправленные
фаршем из  стерляди,  а  также  пряностями  для  остроты.  Рядом  с  этими
_солидными_ кушаньями стояли более  легкие:  ананасные  бисквитные  суфле,
тающие во рту пирожки с земляникой  -  редкое  по  времени  года  кушанье,
апельсиновое желе  в  целых  корках,  искусно  вычищенных;  в  хрустальных
графинах, подобно рубинам и топазам, горели вина бордо, мадера и аликанте,
между тем как шампанское, кофе со взбитыми сливками и шоколад  с  ванилью,
охлажденные  почти  до  температуры  мороженого,  ждали  своей  очереди  в
серебряных  холодильниках  со  льдом.  Но  что  придавало   этой   трапезе
необыкновенно   апостолический   и   римский    характер,    это    разные
_благочестивые_ лакомства: тут были митры из пралине, прелестные маленькие
"голгофы" из абрикосового теста, епископские жезлы из марципана, к которым
княгиня с  деликатным  вниманием  прибавила  еще  кардинальскую  шапку  из
вишневого  леденца.  Главное  место  среди  этих  католических   сладостей
занимало лучшее произведение кондитера княгини -  прелестное  распятие  из
миндального теста с терновым  венцом  из  сахарного  барбариса  (*2).  Вот
нелепая профанация, возмущающая,  и  не  без  основания,  даже  далеко  не
набожных людей! Но со времени бесстыдного  фокуса  с  туникой  в  Треве  и
вплоть до нахальной проделки с ракой в Аржантейе, ханжи вроде  княгини  де
Сен-Дизье тщательно стараются своим  забавным  усердием  сделать  смешными
почтенные традиции.
   Бросив довольный взгляд на приготовленное  угощение,  княгиня  спросила
госпожу Гривуа, указывая на золоченое кресло:
   - Положили ли мой меховой мешок  для  ног?  Его  преосвященство  всегда
жалуется на холод.
   - Да, он тут.
   -  Пусть  нальют  горячей  воды  в  грелку,   на   случай,   если   его
преосвященству покажется мало меха для того, чтобы согреть ноги...
   - Хорошо!
   - Прибавьте дров в камин.
   - Но, мадам... ведь и без того там целый костер... Поглядите! А  потом,
если его  преосвященству  всегда  холод  но,  то  монсеньору  епископу  де
Гальфагену постоянно жарко... он вечно в поту.
   Княгиня пожала плечами и заметила госпоже Гривуа:
   - А разве его высокопреосвященство кардинал де Малипьери  не  начальник
над епископом де Гальфагемом?
   - Точно так, мадам.
   - Значит, по законам иерархии епископ должен страдать  от  жары,  а  не
кардинал от холода! Так что делайте, как я  вам  приказываю,  -  подложите
дров. Впрочем, это понятно: кардинал - итальянец, а  епископ  из  северной
Бельгии, - естественно, что они привыкли к разным температурам.
   - Как угодно, мадам, - говорила госпожа Гривуа, укладывая в  камин  два
громадных полена. - Но при такой жаре епископ может задохнуться!
   - Ах Боже! Я и сама задыхаюсь от жары, но разве святая церковь не  учит
нас  приносить  жертвы  и  умерщвлять  плоть?  -  проговорила  княгиня   с
трогательным самоотвержением.
   Понятна теперь причина кокетливого туалета княгини. Дело заключалось  в
том, чтобы достойно принять духовных сановников, которые уже не  в  первый
раз, совместно с аббатом д'Эгриньи устраивали маленькие духовные соборы во
дворце Сен-Дизье. Молодая новобрачная,  дающая  свой  первый  бал,  юноша,
достигший совершеннолетия и устроивший свой первый  холостой  обед,  умная
женщина, читающая в  первый  раз  друзьям  свое  первое  еще  не  изданное
произведение, не могли быть более горды, довольны и в то  же  время  более
изысканно  предупредительны  в  отношении  своих  гостей,  чем  княгиня  в
ожидании своих прелатов. Видеть, как в ее  доме  обсуждают  великие  дела,
знать, что и ее советы будут приняты во внимание,  особенно  что  касается
влияния женских конгрегации, это было для княгини таким великим  счастьем,
что она готова была умереть от гордости, потому что таким  образом  святые
отцы навсегда освящали ее претензию на титул  чуть  ли  не  святой  матери
церкви... Поэтому-то для французских  и  иностранных  прелатов-юна  готова
была пустить в  ход  тысячи  слащавых  нежностей  и  набожных,  кокетливых
уловок. Впрочем, эти последовательные  метаморфозы  в  такой  бессердечной
женщине, как княгиня, страстно  любящей  интриги  и  власть,  были  вполне
логичны: соответственно возрасту  она  переходила  от  любовных  интриг  к
политическим, а от политических - к клерикальным.
   Только успела она оглядеть сделанные для приема  гостей  приготовления,
как шум карет дал знать, что  гости  уже  прибыли.  Несомненно,  ожидались
очень важные особы, потому что княгиня вопреки обычаю, пошла встречать  их
к дверям первой гостиной.
   Это были