- Вот они... те, кого вы убили...  -  с  рыданием  в  голосе  продолжал
Самюэль. - Да... ваши подлые интриги убили их... потому что вам нужна была
их смерть... Каждый раз, как один из членов этой несчастной семьи... падал
под вашими ударами... я доставал его труп, потому что они должны покоиться
в общей усыпальнице... О! Будьте же  прокляты...  прокляты...  прокляты...
вы, убившие их!.. Но в ваши преступные руки... не попадет  состояние  этой
семьи...
   Роден осторожно приблизился  к  смертному  одру  Джальмы  и,  преодолев
первый испуг, дотронулся до руки индуса, чтобы убедиться, не  стал  ли  он
игрушкой воображения. Рука была холодна как лед, но мягка и влажна.  Роден
в ужасе отступил. Но вскоре, справившись с волнением и призвав  на  помощь
всю твердость и упорство характера, несмотря на странное ощущение  жара  и
боли в груди, он постарался придать своим чертам  властное  и  ироническое
выражение и обратился к Самюэлю, проговорив хриплым, гортанным голосом:
   - Значит, мне не надо показывать вам удостоверений о смерти, если трупы
налицо?
   И он показал на шесть трупов костлявой рукой.
   Отец Кабочини вторично перекрестился, точно увидал самого дьявола.
   -  О  Боже!  -  воскликнул  Самюэль.  -  Ты,  значит,  совсем  от  него
отступился! Каким взглядом он смотрит на свои жертвы!
   - Ну полноте, - с дьявольской улыбкой сказал Роден. -  Мое  спокойствие
свидетельствует только о моей невиновности. Пора приниматься за дело. Меня
ждут дома в два часа. Дайте-ка шкатулку.
   И он сделал шаг к мраморному консолю.
   Самюэль, охваченный гневом и ужасом, опередил  его  и,  с  силой  нажав
пуговку, помещенную в середине крышки, воскликнул:
   - Если ваша дьявольская душа не знает раскаяния, то, быть может,  злоба
обманутой алчности заставит ее затрепетать!
   - Что он говорит? - воскликнул Роден. - Что он делает?
   - Взгляните, - промолвил, в свою очередь, с мрачным торжеством еврей. -
Я сказал, что вам не достанется состояние ваших жертв!
   Сквозь железное кружево решетки начал  вырываться  дым,  и  по  комнате
распространился запах жженой бумаги. Роден понял.
   - Огонь! - воскликнул он, бросаясь к шкатулке, но она была привинчена к
консолю.
   - Да, огонь! - сказал Самюэль. -  И  через  несколько  минут  от  этого
громадного сокровища останется только куча пепла...  Но  лучше  пусть  оно
сгорит, чем попадет к вам... Это сокровище не принадлежит мне, и я  должен
только его уничтожить... потому что Габриель де Реннепон не может нарушить
своего слова.
   - Помогите!  Воды!  -  кричал  Роден,  стараясь  своим  телом  прикрыть
шкатулку и затушить огонь.
   Но было уже поздно: бумага пылала, и струйки синеватого дыма вырывались
из тысячи  прорезей  ажурного  железа.  Вскоре  все  было  кончено.  Роден
отвернулся, задыхаясь от гнева и опираясь рукой на консоль. В первый раз в
жизни этот человек плакал: крупные слезы,  слезы  гнева...  текли  по  его
мертвенным щекам. Но вскоре страшные боли, сперва тупые, а потом все более
и более острые, несмотря на все стремление побороть  их,  охватили  его  с
такой силой, что он упал на  колени,  сжимая  руками  грудь.  Но  все  еще
стараясь преодолеть слабость, он с улыбкой говорил:
   -  Ничего...   не   радуйтесь...   это   простые   спазмы...   Капиталы
уничтожены...  но  я...  остаюсь...  генералом...  ордена...  О!   Как   я
страдаю!.. Я горю... - прибавил он, как бы извиваясь  в  каких-то  ужасных
тисках. - Как только... я вошел... в  этот...  проклятый...  дом...  я  не
знаю... что... со мною... Что если... я... Но я... жил... только хлебом...
и водою... я сам... покупал... их... а то...  я...  подумал  бы...  что...
меня... отравили...  потому  что  победа  на...  моей  стороне...  а...  у
кардинала Малипьери... руки длинные... Да... я торжествую... и не  умру...
я не... хочу... умирать... - Судорожно извиваясь от боли, иезуит продолжал
говорить: - Но...  у  меня...  огонь...  внутри...  нет  сомнений...  меня
отравили... но где?.. Когда?.. Сегодня?.. помогите...  да  помогите  же...
что вы... стоите оба... как привидения... помогите... мне...
   Самюэль и отец Кабочини, в ужасе при виде этой мучительной  агонии,  не
могли двинуться с места.
   - Помогите!.. - кричал Роден, задыхаясь. - Этот яд... ужасен... но  как
могли...
   Затем он испустил страшный крик гнева, как будто все стало ему ясно,  и
продолжал, задыхаясь:
   - А!.. Феринджи!.. Сегодня утром... святая вода!..  Он  знает...  такие
яды... Да... это он... он видел... Малипьери... о демон! Хорошо сыграно...
признаюсь... Борджиа себе... не  изменяют!..  О!..  Конец...  я  умираю...
Они... пожалеют... дураки... О ад! Ад!..  Церковь  не...  знает...  что...
она... теряет... в моем лице... Я горю... помогите...
   По лестнице послышались шаги, и в траурную комнату вбежала  княгиня  де
Сен-Дизье с доктором Балейнье. Княгиня, узнав  о  смерти  отца  д'Эгриньи,
явилась расспросить у Родена о том, как  это  произошло.  Когда,  войдя  в
комнату, княгиня увидала страшное зрелище - корчившегося  в  муках  агонии
Родена, а дальше освещенные синева