шагах от него шел его  _социус_.
Подойдя к кропильнице, Роден заметил Феринджи.
   - В два часа будь у меня, - озабоченно шепнул Роден метису, почтительно
перед ним склонившемуся.
   При этом Роден протянул  руку  к  кропильнице,  чтобы  омочить  пальцы.
Предупреждая его желание, Феринджи поспешно подал ему  смоченное  кропило,
которое обыкновенно держат в святой  воде.  Коснувшись  грязными  пальцами
поданного кропила, Роден обильно смочил пальцы и по обычаю сделал  ими  на
лбу знак креста, затем,  отворяя  выходную  дверь,  он  еще  раз  повторил
метису:
   - В два часа у меня.
   Желая воспользоваться водой с  кропила,  которое  неподвижный  Феринджи
продолжал держать в  дрожащей  руке,  отец  Кабочини  протянул  было  свои
пальцы, но метис,  желавший,  видимо,  ограничиться  любезностью  лишь  по
отношению к отцу  Родену,  живо  отдернул  кропило.  Обманувшись  в  своем
ожидании, отец Кабочини поспешил за Роденом, которого он  не  должен  был,
особенно в этот день, терять из виду.
   Невозможно передать взгляда, каким метис  проводил  уходившего  Родена;
оставшись один, он упал на плиты церкви, закрыв лицо руками.
   По мере того как экипаж приближался к  кварталу  Маре,  в  котором  был
расположен дом Мариуса де Реннепона, на лице Родена можно было  все  яснее
читать выражение лихорадочного волнения и нетерпения; два или три раза  он
открывал папку, перечитывая или перекладывая различные акты  и  заметки  о
смерти членов семьи Реннепонов. Время от времени он с  тревогой  высовывал
голову в дверцу кареты, как бы желая подогнать  экипаж.  Добрый  маленький
отец, его _социус_, не спускал с него насмешливого взгляда.
   Наконец  экипаж  въехал  на  улицу  св.Франциска  и  остановился  перед
окованными железом воротами старого дома, закрывшимися полтора  века  тому
назад. Роден выскочил с поспешностью юноши и неистово застучал в ворота, в
то время как отец Кабочини, не столь подвижный, медленно вышел из кареты.
   Никто не отозвался на звонкий удар молотка Родена.
   Дрожа  от  волнения,  Роден  постучал  снова.  Послышались   медленные,
волочащиеся шаги и остановились за дверью, которая все еще не отворялась.
   - Право, точно на горячих углях поджаривают, - сказал  Роден,  которому
казалось, что грудь его горит от тревоги.
   И еще раз с силой стукнув в ворота, он принялся по  своему  обыкновению
грызть ногти.
   Наконец ворота отворились и показался  хранитель  дома  Самюэль.  Черты
старика выражали  глубокое  горе,  на  почтенном  лице  были  видны  следы
недавних слез, которые он еще продолжал отирать дрожащей  рукой,  открывая
ворота. Он спросил Родена:
   - Кто вы такие?
   - Я доверенное  лицо  по  дарственной  аббата  Габриеля,  единственного
наследника, оставшегося  в  живых  из  семейства  Реннепонов,  -  поспешно
ответил Роден. - Этот господин мой секретарь.
   Внимательно взглянув на иезуита, Самюэль сказал:
   - Да, я узнаю вас. Не угодно ли вам за мной последовать?
   И старый сторож пошел к дому, стоявшему  в  саду,  сделав  знак,  чтобы
преподобные отцы шли за ним.
   - Этот проклятый старик так меня разозлил, заставив дожидаться у ворот,
- тихонько сказал  Роден  своему  _социусу_,  -  что  меня  просто  начало
лихорадить. Губы и горло пересохли и горят, словно пергамент в огне.
   - Не хотите ли чего-нибудь  выпить,  добрый  и  дорогой  отец  мой?  Не
спросить ли воды у этого человека? - воскликнул маленький кривой  аббат  в
припадке нежной заботливости.
   - Нет, нет, - отвечал Роден, - ничего... я просто сгораю от нетерпения.
   Бледная и печальная стояла Вифзафея у дверей  своего  жилища.  Муж  ее,
проходя мимо, спросил по-еврейски:
   - Занавеси в комнате траура задернуты?
   - Да.
   - А шкатулка?
   - Приготовлена! - отвечала Вифзафея на том же языке.
   Перекинувшись этими непонятными для иезуитов  словами,  Самюэль  и  его
жена, несмотря на горе и отчаяние, обменялись мрачной и  многозначительной
улыбкой.
   Войдя  вслед  за  Самюэлем  в  вестибюль,  где  горела  лампа,   Роден,
обладавший хорошей памятью на места, направился прямо к красной зале,  где
происходило первое собрание наследников.
   Но Самюэль остановил его:
   - Надо идти не туда!
   И взяв лампу, он пошел по темной лестнице, так как все  окна  были  еще
замурованы.
   - Но, - сказал Роден, - ведь мы раньше собирались в зале первого этажа?
   - А сегодня соберемся наверху, - отвечал Самюэль, и он  начал  медленно
подниматься по лестнице.
   - Где это наверху? - спросил Роден, следуя за ним.
   - В траурной комнате, - сказал еврей, продолжая подниматься.
   - Что это за траурная комната? - спросил удивленный Ро