етствовать светским законам, оставаясь в то  же  время  таким,
каким понимали его принц и Адриенна. Объяснить  Джальме,  кто  та  святая,
чистая личность, которая освятит этот союз, Адриенна еще не могла, так как
покуда это была не ее тайна.
   День  показался  Джальме  бесконечным.  Присутствие  при  их  свиданиях
Горбуньи, о чем просила опасавшаяся  за  свое  мужество  Адриенна,  довело
всепожирающую страсть Джальмы до крайних пределов;  он  мучился  страстным
нетерпением и переходил  от  состояния  пылкого  возбуждения  к  какому-то
отупению, которое он старался  делать  длительным  во  избежание  сладких,
мучительных страданий.
   И теперь молодой принц лежал на диване,  закрыв  лицо  руками,  как  бы
желая отогнать от себя какое-то пленительное видение.
   В эту минуту в комнату, как обычно постучавшись, вошел Феринджи.
   При шуме отворившейся двери Джальма  вздрогнул,  бросил  взгляд  вокруг
себя, но при виде бледного, искаженного  лица  слуги  вскочил  с  места  и
поспешно спросил:
   - Что с тобой, Феринджи?
   После  минутного  молчания  метис,  как  бы  уступая  порыву  отчаяния,
бросился на колени перед принцем и прошептал слабым, умоляющим голосом:
   - Я очень несчастлив... пожалейте меня, господин.
   Голос  и  лицо  метиса  выражали  глубокое  горе,  он   казался   таким
взволнованным по сравнению с обычной бесстрастной  бронзовой  маской,  что
Джальма невольно был тронут и, наклоняясь, чтобы поднять  метиса,  ласково
ему сказал:
   - Говори... говори... Откровенность  облегчает  сердечные  страдания...
доверься мне, друг, и положись на меня... Мой ангел  недавно  еще  сказал:
"Счастливая любовь не терпит слез возле себя!"
   - Но несчастная, презренная любовь,  любовь,  которую  предали...  сама
проливает кровавые слезы... - с унынием оказал Феринджи.
   - О какой любви говоришь ты? - спросил пораженный Джальма.
   - Я говорю о своей любви! - мрачно ответил метис.
   - О твоей? - переспросил удивленный принц.
   Метис был еще молод и обладал красивой, хотя и мрачной наружностью;  но
Джальма никогда не  предполагал,  что  этот  человек  способен  внушать  и
испытывать любовь, так же как не считал  его  способным  испытывать  такое
глубокое горе.
   - Господин! - продолжал метис. - Вы сказали  мне:  "Несчастье  озлобило
тебя... будь счастлив, и  ты  будешь  добр"...  Я  увидал  в  этих  словах
предзнаменование. Можно подумать, что благородное  чувство  любви  ожидало
лишь,  когда  мое  сердце  освободится  от   злых   чувств   ненависти   и
предательства, чтобы занять их место...  И  вот  я,  полудикарь,  встретил
прелестную молодую женщину, ответившую на мое чувство... По крайней мере я
так думал... Но я изменил вам, мой господин,  а  для  изменников,  даже  и
раскаявшихся, видно, счастья нет... Теперь изменили и мне... и как коварно
изменили!
   И, видя изумление  Джальмы,  метис  продолжал,  как  бы  изнемогая  под
тяжестью позора:
   - О, пощадите! не смейтесь надо мною, господин... Самые жестокие  пытки
не вырвали бы у меня этого признания... Но вы,  сын  раджи,  оказали  мне,
рабу: "Будь моим другом!"
   - И этот друг... благодарит тебя за доверие,  -  поспешно  перебил  его
Джальма. - Не насмехаться над тобой он будет, а утешать... Успокойся! Могу
ли я смеяться над тобой!..
   - Преданная любовь... всегда  заслуживает  презрения  и  оскорбительных
насмешек, - с горечью сказал Феринджи. - Даже презренные трусы приобретают
тогда право указывать на тебя пальцами с насмешкой... Ведь  когда  в  этой
стране человек обманут в том, что для него есть душа его души,  кровь  его
крови,  жизнь  его  жизни...  вокруг  него  только  пожимают   плечами   и
оскорбительно смеются!
   - Но уверен ли ты в этой измене? - мягко проговорил Джальма.
   Затем он прибавил с колебанием, говорившим о его сердечной доброте:
   - Послушай... и прости, что я касаюсь прошлого...  Впрочем,  это  может
служить  доказательством,  что  я  не  сохранил   в   своей   душе   злого
воспоминания... и верю твоему раскаянию и привязанности... Вспомни... Ведь
я тоже думал, что ангел, что жизнь моя, что Адриенна меня  не  любит...  а
между тем это была неправда... Не обманываешься ли и ты, как обманулся  я,
одними ложными признаками?
   - Увы! Я рад бы этому верить...  но  не  смею  надеяться...  Я  потерял
голову среди всех своих сомнений, неспособен ничего  решить  и  пришел  за
помощью к вам...
   - Что же возбудило твои подозрения?
   - Ее холодность, которая следует  за  порывами  показной  нежности.  Ее
сопротивление... во имя долга... и затем... - метис не продолжал,  уступая
сдержанности, но спустя несколько секунд прибавил: - Господин, она слишком
много рассуждает о любви... раздумывает... Это доказывает, что она меня не
любит или разлюбила...
   - Напротив, она тебя слишком любит, если заботится о достоинстве