ен, - что берусь достигнуть  успеха
в  деле  о  наследстве  Реннепонов,  которое  вы   считаете   окончательно
проигранным.
   - Вы?.. - воскликнул отец д'Эгриньи. - Вы?
   - Я...
   - Но наши планы раскрыты...
   - Тем лучше... Выдумаем что-нибудь поумнее.
   - Но нас будут остерегаться!
   - Тем лучше... что трудно, того вернее достигнешь.
   - Как! Вы надеетесь, что вам удастся уговорить Габриеля  не  уничтожать
дарственную?
   - Я положу в казну ордена двести двенадцать миллионов,  которые  у  нас
вырвали. Достаточно это ясно?
   - Настолько же ясно, как и недостижимо...
   - А я говорю, что это  возможно...  и  это  будет...  слышите!  Эх  вы,
близорукая  голова,  разве  вы   не   понимаете,   -   воскликнул   Роден,
разгорячившись так, что краски выступили на его мертвенном лице,  -  разве
вы не понимаете, что теперь колебаться  больше  нельзя?  Если  эти  двести
двенадцать миллионов будут наши, то и вся Франция  будет  в  наших  руках,
потому  что  в  наше  продажное  время  с  такими  деньгами  можно  купить
правительство; если же оно  заломит  слишком  большую  цену  или  окажется
несговорчивым, то можно  возбудить  гражданскую  войну,  свергнуть  его  и
восстановить легитимных государей, - что для нас самое подходящее,  потому
что тогда снова все будет в наших руках.
   - Это очевидно! - воскликнула княгиня, с восхищением всплеснув руками.
   - А  если,  напротив,  -  продолжал  Роден,  -  эти  двести  двенадцать
миллионов останутся в семье Реннепонов, то мы разорены и  погибли.  У  нас
явится масса ожесточенных, непримиримых  врагов...  Разве  вы  не  слыхали
отвратительных желаний, выраженных в завещании этим Мариусом де Реннепоном
относительно  того  сообщества,   которое,   к   несчастью,   по   роковой
случайности, может  весьма  легко  возникнуть  в  его  проклятой  семье?..
Подумайте, какие силы  соберутся  вокруг  этих  миллионов:  маршал  Симон,
например, как опекун своих дочерей... Кто он  такой?  Человек  из  народа,
ставший герцогом и не испытывающий при  этом  тщеславия,  что  делает  его
влияние на массы неотразимым, потому что в глазах народа воинственный  дух
и бонапартизм до сих пор еще  являются  синонимами  чести  и  национальной
славы. Затем,  Франсуа  Гарди,  либеральный,  независимый  и  просвещенный
буржуа, образчик  крупного  фабриканта,  горячего  поборника  прогресса  и
улучшения быта рабочих!.. Затем, Габриель, добрый священник, как  они  его
зовут, апостол евангельского учения  раннего  христианства,  представитель
демократии в церкви, противник ее аристократии, бедный деревенский  аббат,
выступавший  противником  богатого  епископа,  то  есть,  по  их   грубому
выражению, возделыватель нивы Господней, идущий против праздного  деспота,
прирожденный проповедник идей братства, свободы и прогресса...  по  их  же
словам, и все это не во имя зажигательной революционной политики, а во имя
Христа, во имя  религии,  полной  милосердия,  любви  и  мира...  как  они
говорят, повторяю. А Адриенна де Кардовилль?  Образец  изящества,  грации,
красоты,  жрица  всех  чувственных  наслаждений,  которые   она   пытается
обожествлять, утончая их и облагораживая. Я не говорю  уже  об  ее  уме  и
отваге: вы хорошо их знаете сами. Никто не может нам больше навредить, чем
эта особа,  патрицианка  по  крови,  демократка  по  сердцу,  поэтесса  по
воображению. И наконец, принц Джальма, храбрый, смелый,  готовый  на  все,
потому что он не знаком с цивилизацией, неукротимый как в ненависти, так и
в любви, страшное орудие в умелых руках?.. Да в этой проклятой семье  даже
дрянной Голыш, который сам по себе ничего  не  стоит,  -  и  он  может  им
принести  пользу,  когда,  облагороженный,  просвещенный  и   возрожденный
постоянной связью с этими великодушными и обворожительными  натурами,  как
их называют, он явится в их сообществе, представителем рабочих... Ну,  так
подумайте теперь, что будет, когда эти люди,  уже  восстановленные  против
нас, последуют отвратительным советам и указаниям Реннепона? А что они  им
последуют, я в этом уверен. Что будет, когда все их силы соединятся, -  да
еще при наличии такого капитала, который усилит их могущество в сто раз, -
и объявят нам и нашим принципам  войну?  Они  станут  для  нас,  поверьте,
самыми опасными врагами, какие когда-либо у нас бывали. Я  утверждаю,  что
никогда нашему обществу не грозила большая опасность.  Теперь  для  нас  -
вопрос жизни или смерти. Защищаться теперь поздно:  надо  нападать,  чтобы
уничтожить проклятый род Реннепонов и завладеть миллионами.
   Картина, набросанная Роденом с необычными для него  жаром  и  живостью,
которые только усиливали впечатление, заставила княгиню и  отца  д'Эгриньи
обменяться растерянным и испуганным взглядом.
   - Признаюсь, - проговорил  преподобный  отец,  -  мне  и  в  голову  не
приходили опасные последствия задуманного Реннепоном  союза.  А,  конечно,
его наследники, судя по тому, что мы о  них  знаем,  способны  с  радостью
осуществить  эту  утопию...  Опасность  очень  велика...  грозит   большой
бедой... Но как ее предотвратить?.. Что делать?
   - Как! Вы имеете дело с такими натурами, героическими и  восторженными,
как Джальма;  чувственными  и  эксцентричными,  как  Адриенна  Кардовилль;
наивными и простодушными, как  Роза  и  Бланш;  прямыми  и  честными,  как
Франсуа Гарди; ангельски чистыми, как Габриель; грубыми  и  ограниченными,
как Голыш, - и вы спрашиваете, что делать?
   - По правде сказать, я вас не понимаю, - ответил отец д'Эгриньи.
   - Могу этому поверить! Мне это вполне  понятно  из  вашего  предыдущего
поведения... - презрительно  заметил  Роден.  -  Вы  прибегали  к  грубым,
н