крыльцо  и  приблизился  к  двери,
освобожденной от камней, железа и свинца.  С  глубоким  волнением  отыскал
старик в связке нужный ключ и, вложив его в замок, отпер и открыл дверь.
   В лицо ему сразу ударила струя холодного, сырого воздуха, напоминавшего
воздух внезапно открытого погреба. Заперев за собой дверь на два  поворота
ключа,  Самюэль  вошел  в  вестибюль,   освещенный   окошечком   в   форме
трилистника,  помещавшимся  над  дверью;  от   времени   стекла   утратили
прозрачность и казались матовыми. Вестибюль, выложенный белыми  и  черными
мраморными  косоугольными  плитами,  был   весьма   просторен,   и   звуки
раздавались в нем чрезвычайно гулко. Из  вестибюля  на  второй  этаж  вела
широкая лестница. На гладких стенах не видно было и признаков  сырости,  а
железные перила  нигде  не  заржавели.  Перила  у  первой  ступеньки  были
прикреплены к серой гранитной колонне, на которой стояла черная  мраморная
статуя  негра,  державшего  факел.   Статуя   эта   производила   странное
впечатление: зрачки глаз были сделаны из белого мрамора.
   Тяжелые шаги еврея  отдавались  под  высоким  куполом  вестибюля.  Внук
Исаака  Самюэля  меланхолически  подумал  о  том,  что,  вероятно,   здесь
последними  же  отзвучали  шаги  его  деда,  запиравшего  дверь  дома  сто
пятьдесят лет тому назад. Верный друг, которому был  якобы  запродан  этот
дом господином де Реннепоном, в свою очередь передал его формальным  актом
деду Самюэля; последний же взял на себя  заботу  о  нем  и  передал  своим
потомкам, как если бы дело шло о его собственном наследстве.
   К этим воспоминаниям старого хранителя примешалась невольно  и  дума  о
таинственном свете, который сегодня утром был виден через  семь  отверстий
бельведера. Несмотря на твердость характера, Самюэль не мог не вздрогнуть,
когда, найдя в  связке  ключ  с  ярлыком  "Красная  гостиная",  он  открыл
двустворчатую  дверь,  ведущую  во  внутренние  покои  дома.  Единственное
раскрытое окно освещало  большую  комнату,  темно-красная  штофная  обивка
которой нисколько не полиняла от времени. Пушистый турецкий ковер покрывал
пол. Высокие золоченые кресла в строгом  стиле  Людовика  XIV  были  чинно
расставлены вдоль стен. Против входной двери  находилась  другая  дверь  в
следующую комнату. И двери  и  карнизы  были  белого  цвета  с  жилками  и
кружками  потемневшего  золота.  По  обеим  сторонам  двери   стояли   два
шкафа-буль  с  светло-зелеными  вазами  на   них.   Шкафы   были   покрыты
инкрустациями из меди и  олова.  Окно  с  тяжелыми  штофными  занавесками,
каждый  зубчик  которых  оканчивался  шелковой  кистью,  помещавшейся  над
бахромой, находилось как раз против камина из синего мрамора,  украшенного
медной резьбой. Богатые канделябры и часы того же  стиля,  как  и  мебель,
отражались в граненом венецианском зеркале. Среди залы стоял круглый стол,
покрытый пунцовой бархатной скатертью.  Подойдя  к  этому  столу,  Самюэль
увидел на нем кусок белого пергамента, на котором было написано:

   "В этой зале должно  быть  вскрыто  мое  завещание.  Остальные  комнаты
останутся запертыми до окончания чтения моей последней воли.
   М. де Р.".

   - Да, - промолвил еврей, с волнением смотря на строки, начертанные  так
давно. - Это поручение передал мне и отец. Кажется, в  остальных  комнатах
собраны вещи,  которые  были  дороги  господину  де  Реннепону  не  за  их
ценность, а за происхождение. _Траурная зала_,  как  говорили  мне,  полна
странности и таинственности;  но  вот,  -  прибавил  Самюэль,  вынимая  из
кармана переплетенную в черную шагреневую кожу  записную  книгу  с  медным
замком, ключ от которого он положил  в  карман,  -  вот  опись  капиталов,
лежащих в кассе. Мне было велено положить ее здесь до прихода наследников.
   Когда Самюэль клал опись на стол, в зале царила глубокая тишина. Старик
задумался. Из сосредоточенного  раздумья  его  вывело  самое  обыкновенное
обстоятельство, но которое в то же время  показалось  очень  странным.  Он
услыхал в соседней комнате  серебристый,  ясный  бой  часов.  Они  пробили
десять раз...
   Действительно, было десять часов.
   Самюэль был слишком разумен, чтобы верить в  возможность  существования
_вечного двигателя_, т.е.  в  то,  чтобы  часы  могли  ходить  без  завода
полтораста  лет.  Поэтому  его  страшно  поразил  этот  бой,   так   точно
определивший время. Побуждаемый беспокойным любопытством,  он  хотел  было
войти в соседнюю комнату, но, вспомнив  наставления  отца,  подтвержденные
найденной   запиской,   остановился   у   порога   и   стал    внимательно
прислушиваться. Но, кроме замирающего звука последнего удара часов, ничего
не было слышно. После некоторого размышления Самюэль  невольно  сопоставил
этот факт с тем странным светом, который он  видел  утром,  и  решил,  что
между ними есть несомненная связь.
   Не и