е простого ремесленника. Мы переговорили с вашей приемной матерью и,
благодаря моим заботам, вы были приняты бесплатно в одну  из  школ  нашего
Общества. Этим снималась лишняя обуза с плеч достойной женщины,  принявшей
вас, а ребенок, подававший такие большие надежды, получил, благодаря нашим
отеческим заботам, все благодеяния религиозного воспитания... Не  так  ли,
сын мой?
   - Точно так, отец мой, - отвечал Габриель, не поднимая глаз.
   - Чем старше вы становились, тем  более  развивались  в  вас  редкие  и
великие добродетели: ваше послушание и кротость были особенно похвальны; в
науках вы преуспевали очень быстро. Я не  знал  тогда,  какую  карьеру  вы
изберете, но всегда был уверен, что, каково бы ни было  ваше  положение  в
свете, вы на всю жизнь останетесь верным сыном церкви. Я  не  обманулся  в
своих ожиданиях. Скажу больше: вы, дорогой сын,  их  превзошли.  Узнав  из
дружеского сообщения, как горячо  желала  ваша  приемная  мать,  чтобы  вы
вступили в наш орден, вы великодушно отозвались на это  желание,  исполнив
волю прекрасной женщины, которой вы столь многим обязаны... Но  Создателю,
всегда  справедливому  в  распределении  наград,  угодно  было,  чтобы  та
трогательная благодарность,  которую  вы  испытывали  к  приемной  матери,
послужила в то  же  время  и  вам  на  пользу,  позволив  вам  вступить  в
доблестную армию воинствующих членов нашей святой церкви.
   При этих словах д'Эгриньи Габриель не смог скрыть волнения, так как ему
вспомнилось горькое признание Франсуазы;  но,  чувствуя,  что  стоявший  у
камина Роден наблюдает за ним с особо пристальным вниманием, он постарался
сдержаться.
   Д'Эгриньи продолжал:
   - Я не скрою, дорогой сын мой, как  порадовало  меня  ваше  решение:  я
видел в вас будущее светило церкви и рад был, что  оно  зажглось  в  нашей
общине. Вы мужественно перенесли все  многочисленные,  тяжелые  и  трудные
испытания, какие были на вас возложены. Вы были признаны достойным войти в
число наших братьев и, произнеся святую клятву,  связавшую  вас  навек  во
славу  Божию  с  нашим  орденом,  вы  пожелали  последовать  призыву   его
святейшества папы и  отправились  проповедовать  католическую  веру  диким
племенам Америки (*9). Как ни грустно  нам  было  расставаться  с  дорогим
сыном, но мы не могли не пойти навстречу вашему святому желанию. Вы уехали
от нас смиренным миссионером, а вернулись прославленным мучеником, и мы по
справедливости гордимся таким  своим  собратом.  Необходимо  было  бросить
беглый взгляд на прошлое, чтобы  приступить  к  последующему,  потому  что
теперь речь идет о том, чтобы, если это  возможно,  еще  сильнее  скрепить
узы, связывающие вас с нами... Выслушайте же  меня,  сын  мой,  как  можно
внимательнее, так как это дело секретное и очень важное не только для вас,
но и для нашей общины.
   - Тогда... - с живостью прервал Габриель аббата, - я не  могу...  я  не
должен вас слушать!
   Молодой священник побледнел; по  его  изменившемуся  лицу  видно  было,
какая жестокая борьба происходила в его душе, но он вскоре овладел собою и
решительно  обратился  к  переглядывавшимся,  остолбеневшим  от  изумления
иезуитам, подняв голову и уверенно глядя на них в упор:
   - Повторяю, отец мой, если речь идет о тайнах ордена... мне нельзя  вас
слушать.
   - Поистине вы меня необычайно удивили, сын мой. Что с вами?  Боже  мой!
Как изменились ваши черты, как вы взволнованы... Что  с  вами?..  Говорите
смелее... Почему вы не можете меня выслушать?
   - Я не могу вам этого объяснить, отец мой,  не  бросив  также  взора  в
прошлое... в то  прошлое,  о  котором  правильно  судить  я  начал  совсем
недавно... Тогда вы поймете, почему я не  имею  права  пользоваться  вашим
доверием: вероятно, скоро нас разделит друг от друга глубокая пропасть.
   Трудно описать, каким взглядом обменялись Роден и  д'Эгриньи  при  этих
словах Габриеля; социус начал грызть ногти и смотрел  на  Габриеля  взором
разъяренной змеи; аббат д'Эгриньи побледнел как смерть, и его лоб покрылся
холодным потом. Он с ужасом подумал, что в последний  момент,  когда  цель
была уже достигнута, вдруг возникает  новое  препятствие,  и  как  раз  со
стороны того, в чью пользу  были  устранены  все  препятствия.  Мысль  эта
приводила его в полное отчаяние, но он сумел справиться с волновавшей  его
тревогой и спокойно, с ласковым умилением глядя на Габриеля, заметил:
   - Я не могу себе представить, чтобы когда-нибудь  нас  могла  разделить
какая-либо пропасть, сын мой!..  Разве  только  та  пропасть  отчаяния,  в
которую я впаду, если  узнаю,  что  вашему  спасению  грозит  опасность...
Говорите... Я вас слушаю...
   - Действительно, около двенадцати лет тому назад, - твердым  голосом  и
понемногу оживляясь все более и более,  начал  Габриель,  -  я,  благодаря
вашим заботам, поступил в коллеж общества Иисуса... поступил туда любящим,
честным, доверчивым мальчиком... Как же поощряли во  мне  эти  драгоценные
свойства детского возраста?.. Вот как: в первый же день  моего  пребывания
директор заведения сказал мне, указывая на двух мальчиков немного постарше
меня: "Вот товарищи, с которыми  вы  должны  сблизиться;  вы  должны  быть
всегда вместе, втроем: правила нашего дома запрещают всякие беседы вдвоем;
правила обязывают вас внимательно слушать  все,  что  они  говорят,  чтобы
точно передавать мне,  потому  что  у  этих  милых  детей  невольно  могут
зародиться дурные мысли или желание ошибочного поступка.  Если