ведома, конечно, одной личностью, к которой
позднее вы будете чувствовать самое глубокое, самое нежное уважение...
   - О ком вы говорите?
   После   минутной   нерешительности,   притворной,   разумеется,   Роден
продолжал:
   - Нет, нет... - теперь говорить вам об этом бесполезно... Пока я скажу,
дорогая мадемуазель, только то, что, кончив чтение,  я  побежал  к  аббату
д'Эгриньи, чтобы убедить его в ошибке на ваш  счет...  Но  я  не  мог  его
найти... Только вчера утром я высказал ему  довольно  резко  свое  мнение.
Его, кажется, удивило одно: что я могу думать! На  все  мои  настоятельные
доводы ответом было презрительное молчание. Думая, что, вероятно,  он  сам
обманут, я  продолжал  настаивать...  Все  было  напрасно:  он  велел  мне
следовать за собой в дом, где должно было быть  вскрыто  завещание  вашего
предка. Я  так  был  ослеплен  аббатом  д'Эгриньи,  что  только  появление
солдата, его сына и отца маршала Симона смогло  открыть  мне  глаза...  Их
негодование разъяснило мне, как далеко зашел этот  заговор,  ужасно  ловко
затеянный уже давно. Тогда я понял, почему вас здесь заперли,  выдавая  за
помешанную. Тогда я понял, почему девочки Симон  отправлены  в  монастырь.
Наконец, тогда пришли мне на память тысячи  воспоминаний.  Отрывки  писем,
заметок, которые давались мне для переписки или шифрования и смысл которых
был мне тогда непонятен,  навели  меня  теперь  на  след  низкой  интриги.
Выказать тотчас же отвращение, какое овладело  тогда  мной  ко  всем  этим
низостям, было бы равносильно  полной  неудаче.  Я  не  совершил  подобной
ошибки; напротив, решившись перехитрить аббата, я представился  еще  более
алчным, чем он. Если бы это громадное наследство было предназначено мне, я
не мог бы с большей жадностью накинуться на добычу. Благодаря этой  уловке
аббат д'Эгриньи ни о чем не догадался: по воле провидения  это  наследство
от него ускользнуло и он вышел из дома в полном отчаянии. Меня,  напротив,
охватила несказанная радость, потому что появилась возможность спасти вас,
дорогая мадемуазель, и отомстить за вас!  Вчера  вечером  я,  как  всегда,
отправился на службу; аббата  не  было  дома,  и  благодаря  этому  я  мог
ознакомиться со всей его перепиской по поводу  этого  наследства.  В  моих
руках оказались все нити громадного заговора...  и  поверите  ли,  дорогая
мадемуазель, я был совершенно поражен, пришел  в  ужас  от  тех  открытий,
какие мне удалось сделать...
   - Какие же открытия вам удалось сделать?
   -  Есть  тайны,  гибельные  для  тех,  кто  ими  владеет.  Поэтому   не
спрашивайте меня, дорогая мадемуазель, и не настаивайте на  ответе.  Скажу
только, что интрига, сплетенная  ненасытной  алчностью,  интрига,  которой
были опутаны вы и все члены вашего рода, обнаружилась передо мной во  всей
ее мрачной дерзости. Тогда живейшее сочувствие к вам возросло еще сильнее,
распространившись и на другие невинные жертвы адского  заговора.  Несмотря
на собственное ничтожество, я решился рискнуть всем, чтобы сорвать маску с
аббата д'Эгриньи... Я собрал нужные данные, чтобы было чем  доказать  суду
истину моего заявления. И... сегодня утром... я покинул дом  аббата...  не
открыв ему, конечно, своих намерений, иначе он мог бы  насильно  задержать
меня... Однако я все-таки считал постыдной трусостью напасть на  него  без
предуведомления... Уйдя от него, я написал ему письмо, в котором  извещал,
что имею достаточно доказательств его  низости  и  честно,  не  скрываясь,
нападу на него... Я его обвинил... Он  будет  защищаться.  После  этого  я
пошел к следователю, и вы знаете...
   В это время дверь отворилась.
   В комнату вошла сиделка.
   Подойдя к Родену, она сказала:
   - Вернулся человек, которого вы  и  господин  следователь  посылали  на
улицу Бриз-Миш.
   - Оставил он письмо?
   - Да, и его сейчас же отнесли наверх, как вы и приказали.
   - Хорошо! Идите...
   Сиделка вышла.



8. СИМПАТИЯ

   Если у мадемуазель де Кардовилль и могли оставаться какие-либо сомнения
относительно искренности и преданности Родена, они, конечно,  должны  были
бы совсем исчезнуть после такого естественного и почти неопровержимого,  к
несчастью, объяснения:  каким  образом  можно  было  заподозрить  хотя  бы
малейшую связь между  аббатом  д'Эгриньи  и  его  секретарем,  когда  тот,
полностью  разоблачив  махинации  аббата,  выдавал  его   прямо   в   руки
правосудия, когда Роден поступал так, как, пожалуй, не поступила  бы  даже
сама пострадавшая? Как можно было  заподозрить  иезуита  в  задней  мысли?
Разве только, что его услуги имели надежду на  щедрое  покровительство  со
стороны мадемуазель де Кардовилль... Но  и  тут  он  заранее  заявил,  что
помогал не богатой и  знатной  красавице,  мадемуазель  де  Кардовилль,  а
девушке с гордым и великодушным сердцем. Кроме того,  как  удачно  заметил
Роден, кто, исключая самого презренного  негодяя,  не  заинтересовался  бы
участью Адриенны?
   Чувство благодарности к  Родену  у  Адриенны  соединялось  со  странным
чувством  любопытства,  изумления  и  участия.  Она  признавала,  что  под
смиренной оболочкой таился выдающийся ум, вот почему внезапное  подозрение
овладело ею.
   - Я, - сказала она Родену, - всегда  прямо  высказываю  людям,  которых
уважаю, те дурные мысли, какие у меня на их  счет  зарождаются,  для  того
чтобы они могли оправдаться и извинить меня, если я ошиблась.
   Роден с изумлением взглянул на м-ль  де  Кардовилль  и,  как  бы  желая
мысленно подсчитать все сомнения, какие у нее