но сделала шаг назад.
   Она не раз слыхала о Родене как о смиренном секретаре аббата д'Эгриньи,
являвшемся в его руках послушным и безучастным инструментом.  Кроме  того,
напомним читателю, что управитель замка Кардовилль в том  письме,  где  он
уведомлял ее о Джальме, жаловался молодой девушке на бесчестные и коварные
предложения, какие делал ему Роден. Узнав,  что  человек,  игравший  такую
бесчестную  роль,  явился  теперь  ее   избавителем,   Адриенна   невольно
почувствовала,  что  в  ней  зарождается  известное  недоверие.   Но   это
неблагоприятное впечатление поколебалось благодаря тому резкому обвинению,
с  которым  Роден  выступил  против   аббата   д'Эгриньи   в   присутствии
следователя. Кроме того, иезуит сам  осудил  себя  за  поведение  в  замке
Кардовилль и таким образом успел предотвратить упрек,  который  ему  могли
сделать.
   Однако все-таки мадемуазель де Кардовилль стала холоднее и сдержаннее в
дальнейшей  беседе  с  Роденом,   начатой   с   такой   полной   свободой,
откровенностью и симпатией.
   Роден, конечно, заметил произведенное им впечатление.  Иного  он  и  не
ждал. Он нисколько не смутился, когда мадемуазель де Кардовилль обратилась
к нему и, глядя ему прямо в лицо проницательным взором, сказала:
   - А!.. так вы господин Роден... секретарь господина аббата д'Эгриньи?
   - Скажите - бывший, дорогая мадемуазель, - отвечал иезуит. -  Вы  очень
хорошо понимаете, что я больше ни ногой к аббату...  Теперь  он  для  меня
самый беспощадный враг... я оказался на улице... Это не важно!.. т.е.  что
я говорю! Это прекрасно, потому что ценой этого со злодеев сорваны маски и
честным людям оказана помощь!
   Эти слова, сказанные очень  просто  и  с  большим  достоинством,  снова
возбудили  в  сердце  Адриенны  чувство  сожаления.  Она   подумала,   что
действительно бедный старик прав. Ненависть аббата д'Эгриньи  должна  быть
непримиримой, а Роден не побоялся, однако, отважно разоблачив его козни.
   Но все-таки она продолжала довольно холодно:
   - Но если вы сознавали, как постыдно и коварно предложение,  какое  вам
поручено было сделать управляющему моим замком, то  зачем  вы  согласились
его сделать?
   - Зачем!.. зачем!.. - с тягостным нетерпением отвечал Роден. - Ах, Боже
мой! Да просто потому, что я был очарован  аббатом  д'Эгриньи,  я  всецело
находился под влиянием этого поразительно ловкого человека, и  человека  в
то же время исключительно опасного, как я недавно узнал... Он  сломил  все
мои сомнения,  убедив  меня,  что  цель  оправдывает  средства...  И  надо
признаться, что действительно цель, на которую он указывал  впереди,  была
великая и прекрасная... Я жестоко разочаровался... Меня  как  бы  разбудил
удар грома!.. Послушайте, милая мадемуазель, - прибавил Роден со смущенным
и сконфуженным видом, - не будем больше говорить о злополучной  поездке  в
ваш замок. Хоть я и был слепым орудием других, но  мне  так  же  тяжело  и
стыдно, как если б придумал сам... Меня это  крайне  огорчает  и  тяготит.
Поговорим лучше о вас, о том, что вас интересует. Душа ведь так же  жаждет
высоких, благородных мыслей, как грудь жаждет свежего и здорового воздуха.
   Признание Родена в ошибке было сделано так естественно,  он,  казалось,
был так искренно огорчен, что Адриенна, подозрения которой не имели других
оснований, почувствовала, что ее недоверие начинает исчезать.
   - Итак, - продолжала она,  все  еще  не  сводя  глаз  с  Родена,  -  вы
познакомились с принцем Джальмой в замке Кардовилль?
   - Да... и с этого короткого свидания я почувствовал  к  нему  искреннее
расположение, так что доведу дело до конца. Будьте  спокойны:  ни  вы,  ни
дочери генерала  Симона,  ни  молодой  принц  не  будете  больше  жертвами
отвратительного заговора, который запутал, к несчастью, не только вас...
   - Кому же еще он угрожает?
   - Господину Гарди. Этот честнейший и благороднейший человек, также  ваш
родственник и сонаследник, был удален из Парижа при  помощи  самой  низкой
измены. Наконец, последний наследник, несчастный рабочий, попал в  искусно
расставленную западню и сидит теперь в долговой тюрьме.
   - Но, скажите мне, - спросила Адриенна, - в чьих  же  интересах  затеян
этот заговор действительно настолько отвратительный, что мне страшно?
   - В интересах господина аббата д'Эгриньи! - отвечал Роден.
   - Но каким образом? по какому праву? ведь он же не наследник?
   - Рассказывать вам все это слишком долго, дорогая мадемуазель, вы  сами
со временем все поймете. Помните только одно, что у вашей семьи нет  врага
более жестокого, нежели аббат д'Эгриньи.
   - Месье, - сказала Адриенна, подчиняясь последнему подозрению. - Я хочу
говорить с вами вполне откровенно. Как заслужила я  или  чем  внушила  вам
такое ко мне сочувствие, какое вы мне оказываете, распространяя  его  даже
на весь наш род?
   - Господи! милая мадемуазель... - улыбаясь, отвечал Роден. - Если я вам
скажу это... вы или посмеетесь надо мной... или ничего не пой