ко  часов  и  в  это  время  сидит,  запершись,
совершенно один, никого к себе не пускает и неизвестно что делает.
   -  Это  заговорщик  или   фальшивомонетчик!   -   воскликнул,   смеясь,
Нини-Мельница.
   - Бедный старичок! - заступилась матушка Арсена. - Где же его фальшивые
деньги? Он всегда расплачивается медяками за редьку и черный хлеб, которые
покупает у меня на завтрак.
   - А как зовут сего таинственного старца? - спросил Нини-Мельница.
   - Господин Шарлемань, - отвечала зеленщица. - Постойте-ка... про  волка
речь, а волк навстречь...
   - Где же этот волк?
   - А вот... возле дома... маленький старичок с зонтиком под мышкой.
   - Господин Роден! - воскликнул Нини-Мельница  и  поспешно  спустился  в
лавку, чтобы его не заметили.
   Затем он прибавил:
   - Так как же его зовут?
   - Господин Шарлемань... Разве вы его знаете?
   - Какого черта он здесь делает под вымышленным именем? - спрашивал себя
вполголоса Жак Дюмулен.
   - Разве вы его знаете? - с нетерпением допрашивала Роза.  -  Почему  вы
так смутились?
   - И этот господин нанимает здесь квартиру и таинственно  появляется?  -
допрашивал, все более и более удивляясь, Жак Дюмулен.
   - Ну да, - отвечала Роза, - его окна видны из Филемоновой голубятни.
   -  Скорее,  скорее,  войдем  в  ворота,  чтобы  он  меня  не  видал,  -
заторопился Нини-Мельница.
   И, выскользнув из лавки незаметно для Родена, он из ворот пробрался  на
лестницу, которая вела в квартиру, занимаемую Махровой Розой.
   - Добрый день, господин Шарлемань, -  сказала  матушка  Арсена  Родену,
появившемуся на  пороге.  -  Вы  приходите  второй  раз  сегодня...  добро
пожаловать: мы не часто имеем удовольствие вас видеть.
   - Вы слишком добры, хозяюшка! - с любезным поклоном отвечал Роден.
   И он вошел в лавочку зеленщицы.



2. ТАЙНОЕ УБЕЖИЩЕ

   Лицо Родена, когда он вошел в лавку  матушки  Арсены,  опираясь  обеими
руками на свой дождевой зонтик, дышало наивным простодушием.
   - Как мне жаль, хозяюшка, - сказал он, - что я вас разбудил сегодня так
рано.
   - Полноте, вы ведь не так часто ходите, уважаемый  господин  Шарлемань,
чтобы я стала вас упрекать.
   - Что поделаешь! Я живу, видите ли, в деревне  и  являюсь  сюда  только
время от времени, по делам.
   - Кстати, месье, письмо, которое вы вчера ждали, пришло сегодня  утром.
Оно толстое и пришло издалека. Вот оно, -  сказала  зеленщица,  вытаскивая
письмо из кармана. - Доставка оплачена.
   -  Благодарю  вас,  хозяюшка,  -  сказал   Роден,   стараясь   казаться
равнодушным; он сунул письмо в боковой  карман  сюртука  и  вслед  за  тем
тщательно застегнулся.
   - Вы подниметесь к себе?
   - Да, хозяюшка.
   - Так я займусь вашим завтраком. То же, что и всегда?
   - То же самое.
   - Сейчас приготовлю.
   Говоря это, зеленщица взяла старую корзину, бросила туда три или четыре
плитки торфа, пучок хвороста, несколько кусков  угля  и  покрыла  все  это
капустным листом. Затем, пройдя  в  глубь  лавки,  она  вытащила  из  ларя
большой круглый хлеб, отрезала от него ломоть,  выбрала  опытным  взглядом
самую лучшую черную редьку, разрезала  ее  пополам,  насыпала  в  середину
простой серой соли и, тщательно  сложив  обе  половинки  вместе,  положила
редьку рядом с хлебом  на  капустный  лист,  который  отделял  топливо  от
съестного. Наконец, она сунула в совок, покрытый пеплом, несколько горящих
углей из печки, и поставила его в корзину.
   Поднявшись по лестнице, она подала корзину Родену со словами:
   - Вот ваша корзина.
   - Тысячу благодарностей, - отвечал Роден и, вытащив из кармана панталон
восемь су, вручил их зеленщице, говоря:
   - Когда буду спускаться, я занесу вам корзину, как всегда.
   - Извольте, как вам будет угодно!
   Взяв под мышку зонтик, Роден поднял правой рукой  корзину  зеленщицы  и
вошел в темные ворота; затем пересек маленький двор и  легко  поднялся  на
третий этаж чрезвычайно  запущенного  дома;  придя  туда,  он  вытащил  из
кармана ключ и открыл первую  дверь,  которую  потом  тщательно  запер  за
собою.
   В  первой  из  двух  комнат,  занимаемых  Роденом,  мебель   совершенно
отсутствовала; что касается второй, трудно  было  представить  себе  более
невзрачную и печальную конуру. Обои,  покрывавшие  стены,  были  настолько
истерты, изодраны и так выцвели, что рассмотреть их первоначальную окраску
было невозможно; хромоногая складная кровать, снабженная плохим тюфяком  и
шерстяным одеялом, изъеденным молью,  табурет  и  маленький  стол,  дерево
которого   было   источено   червями,   печка   из   сероватого    фаянса,
истрескавшаяся, словно японский фарфор, старый сундук с замком, задвинутый
под кровать, - такова была меблировка этой запущенной конуры. Узкое окно с
грязными стеклами едва освещало комнату, почти совсем лишенную  воздуха  и
света из-за высокого здания, выходившего  на  улицу;  два  старых  платка,
которые были скреплены друг  с  другом  булавками  и  могли  скользить  по
веревке, служили занавесками; наконец,  разошедшиеся  и  поломанные  доски
пола,  позволявшие  видеть  штукатурку,   свидетельствовали   о   глубокой
небрежности жильца к своему жилищу.
   Заперев дверь,  Роден  бросил  на  складную  кровать  шляпу  и  зонтик,
поставил на пол корзину и вынул из нее хлеб и редьку, которые  положил  на
стол; затем, став на колени перед печкой, он положил