упок, каким была исправлена эта ошибка, глубоко тронул Горбунью...
   А все-таки  она  чувствовала,  что  сердце  ее  разрывается  на  части;
все-таки она не могла удержаться от слез, любуясь на дивный цветок,  столь
великолепный и ароматный, который, должно быть, так дорог Агриколю, потому
что подарила его прелестная рука.
   - А теперь, матушка, - продолжал со смехом молодой кузнец,  не  замечая
грустного волнения Горбуньи, - вы изволили скушать раньше  супа  пирожное,
что касается рассказов, я вам сообщил одну из причин моего замедления... а
вот и другая... Сейчас, войдя в дом, я  внизу  на  лестнице  встретился  с
красильщиком; рука у него была окрашена в превосходный  зеленый  цвет;  он
меня остановил и объявил с испуганным видом, что заметил бродившего  около
нашего  дома  какого-то  довольно  хорошо  одетого   господина,   который,
казалось, за кем-то подсматривал... "Ну,  так  что  же  нам-то  до  этого,
папаша Лорио? - сказал я ему. - Уж не боитесь ли вы,  что  у  нас  украдут
секрет прекрасной зеленой краски, в которой у вас рука по локоть  точно  в
перчатку затянута?"
   - А что это в самом деле за человек, Агриколь? - сказала Франсуаза.
   - Да, право, матушка, не знаю, да и не хочу знать: я посоветовал папаше
Лорио, который болтлив, как сойка, вернуться к своему чану, потому что ему
так же безразлично, как и мне, шпионит кто за нами или нет...
   Говоря это, Агриколь положил маленький кожаный  кошелек  с  деньгами  в
средний ящик шкафа.
   В то время пока Франсуаза ставила на угол  стола  котелок  с  кушаньем,
Горбунья, выйдя из задумчивости, налила воды в таз и, подав  его  молодому
кузнецу, сказала нежным и робким голосом:
   - Это для рук, Агриколь!
   - Спасибо, крошка... Ну, и милая же ты девушка!.. - И затем  совершенно
просто и непринужденно Агриколь прибавил: - На тебе за труды этот красивый
цветок...
   - Ты отдаешь его мне! - воскликнула изменившимся голосом девушка, между
тем как яркая краска залила  ее  бледное  и  привлекательное  лицо.  -  Ты
отдаешь его мне... этот  прелестный  цветок...  цветок,  подаренный  такой
красивой, богатой, доброй  и  ласковой  барышней?!  -  и  бедная  Горбунья
повторяла все с увеличивающимся изумлением: - И ты мне его отдаешь!
   - А на кой черт он мне? На сердце, что ли, положить?  Или  заказать  из
него булавку?.. - сказал со смехом Агриколь. - Я  был  очень  тронут,  это
правда, тем, как любезно отблагодарила меня эта барышня. Я в восторге, что
нашел ее собачку, и очень счастлив, что могу подарить  тебе  этот  цветок,
если он тебе нравится... Видишь, какой сегодня удачный день!
   И пока Горбунья, трепеща от счастья, волнения  и  удивления,  принимала
цветок, молодой кузнец, продолжая разговор, мыл руки, причем они оказались
такими черными от железных опилок и угольной копоти, что  прозрачная  вода
превратилась в черную жидкость. Агриколь, указав Горбунье взглядом на  это
превращение, шепнул ей, улыбаясь:
   - Вот и дешевые чернила для  нашего  брата  бумагомарателя...  Вчера  я
окончил одно стихотворение, которое показалось мне не совсем уж плохим;  я
тебе его прочту.
   Говоря это, Агриколь простодушно вытер руки о свою блузу, пока Горбунья
ставила таз на комод, благоговейно укладывая на один  из  его  краев  свой
цветок.
   - Разве ты не можешь попросить полотенце? -  заметила  Франсуаза  сыну,
пожимая плечами. - Вытирать руки блузой, можно ли так!
   - Она целый день печется у пламени горна... значит, ей вовсе не  вредно
освежиться вечерком!.. А! Экий я у тебя неслух,  мама!..  побрани-ка  меня
хорошенько... если хватит храбрости!.. Ну-ка!
   В ответ на это Франсуаза, обхватив руками голову своего  сына,  славную
голову, прекрасную, честную, столь решительную и умную, посмотрела на него
с материнской гордостью и несколько раз крепко поцеловала в лоб.
   - Ну садись же! Ты целый день на ногах в  кузнице,  а  теперь  уже  так
поздно.
   - Опять твое кресло... ежевечерне пререкание начинается вновь!..  Убери
его, пожалуйста, мне и на стуле удобно.
   - Ну, уж нет, по крайней мере дома-то ты  должен  хорошенько  отдохнуть
после тяжелой работы.
   -  Ну,  не  тиранство  ли  это,  Горбунья?  -  весело  шутил  Агриколь,
усаживаясь в кресло. - Впрочем, я ведь притворяюсь:  мне,  конечно,  очень
удобно сидеть в кресле и я очень рад его занять. С тех пор как  я  отдыхал
на троне в Тюильри, мне нигде не было так удобно!
   С одной стороны стола Франсуаза резала для сына хлеб, с другой Горбунья
наливала ему вина в серебряный бокал. В  этой  нежной  предупредительности
двух прекрасных женщин к их любимцу было нечто трогательное.
   - А ты разве со мной не поужинаешь? - спросил Горбунью Агриколь.
   - Спасибо, Агриколь, - отвечала швея, потупив глаза,  -  я  только  что
пообедала.
   - Ну, да ведь я тебя только так, из вежливости и приглашал;  точно  мне
неизвестны твои маленькие странности, что ты, например, ни за что на свете
не станешь у нас есть... Это вроде матушки: она, видите  ли,  предпочитает
есть одна... чтоб я не видел, как она на себе экономит...
   - Да нет же, Боже мой! Мне просто полезнее обедать пораньше... Ну,  как
тебе нравится это блюдо?
   - Просто превосходно! Как оно может не понравиться!.. ведь это треска с
репой... А я обожаю треску;  мне  явно  нужно  было  родиться  рыбаком  на
Ньюфаундленде!
   Доброму малому, напротив, казалось не очень  сытным  после  целого  дня
тяжелой работы это безвкусное  и  к  тому  же  подгоревшее  во  время  его
рассказа куша