деланы  и
пригнаны одна к другой Агриколем Бодуэном.
   Распятие из гипса, висевшее на стене и окруженное  ветками  освященного
самшита, и несколько грубо раскрашенных изображений  святых  указывали  на
набожность жены солдата. Почерневший от времени ореховый шкаф,  неуклюжий,
довольно большой по размерам, помещавшийся  в  простенке,  старое  кресло,
обитое  полинялым  трипом  (первый  подарок  Агриколя  матери),  несколько
соломенных стульев, рабочий стол с грудой грубых холщовых мешков довершали
всю меблировку комнаты с плохо  прикрывавшейся  старой  дверью;  в  чулане
хранились кухонные и хозяйственные принадлежности.
   Как ни печальна и бедна казалась эта обстановка, она указывала  еще  на
относительное благосостояние, которым могли  похвалиться  только  немногие
рабочие. На кровати было два матраца, чистые простыни и теплое  одеяло;  в
шкафу хранилось белье.
   Наконец, в  этой  комнате  жена  Дагобера  жила  одна,  между  тем  как
обыкновенно в таком  помещении  ютилась  целая  семья,  вынужденная  спать
вместе, считая большим счастьем, если  можно  было  поместить  девочек  на
отдельной постели от мальчиков. Большой удачей считалось и то, если одеяло
и простыни не были сданы в ломбард.
   Франсуаза Бодуэн, сидя у  печки,  готовила  ужин  сыну.  В  эту  сырую,
холодную погоду в комнате с плохо закрытой  дверью  крошечный  очаг  давал
мало тепла.
   Жене Дагобера было около пятидесяти лет. Она носила кофточку из  синего
с белыми цветочками ситца и бумазейную юбку; белый чепчик покрывал  голову
и завязывался под подбородком.
   Бледное и худое лицо  с  правильными  чертами  выражало  необыкновенную
доброту и покорность судьбе.  Действительно,  трудно  было  отыскать  мать
лучше и добрее: не имея ничего, кроме  своего  заработка,  она  не  только
вырастила и воспитала сына, но и Габриеля, несчастного брошенного ребенка,
у нее хватило мужества взять  его  на  попечение.  В  молодости  она,  так
сказать, взяла вперед все свое здоровье и посвятила его  двенадцати  годам
неутомимого, изнуряющего труда, который из-за лишений,  которым  она  себя
подвергала, был просто убийственным, так как и тогда (имея по сравнению  с
нынешним временем прекрасную заработную плату) ей только  путем  страшного
труда и бессонных ночей удавалось заработать иногда  до  пятидесяти  су  в
день, на что она и воспитывала сына и приемыша. За двенадцать лет здоровье
Франсуазы разрушилось, силы пришли к концу; но по крайней мере оба ребенка
не чувствовали недостатка и получили то образование, какое люди из  народа
могут дать своим детям. Агриколь поступил в ученье к  господину  Гарди,  а
Габриель готовился  в  семинарию,  благодаря  предупредительной  протекции
господина Родена, вступившего с 1820 года  в  весьма  близкие  сношения  с
духовником   Франсуазы,   набожность   которой   всегда    была    слишком
преувеличенной, малопросвещенной.
   Женщина эта принадлежала к  простым,  поразительно  добрым  натурам,  к
мученицам самопожертвования, доходящего  подчас  до  героизма...  Наивные,
святые души, разумом которых является сердце!
   Единственным недостатком  или,  скорее,  следствием  этого  доверчивого
простодушия было неодолимое  упорство,  с  каким  Франсуаза  считала  себя
обязанной слушаться духовника на протяжении уже многих  лет.  Она  считала
его влияние самым возвышенным, самым святым, и никакая человеческая  сила,
никакие доводы не могли ее переубедить. Когда возникал об этом спор, ничто
не могло поколебать превосходную женщину;  молчаливое  сопротивление,  без
гнева  и  горячности,  со  свойственной  ее  характеру  кроткостью,   было
спокойно, как совесть Франсуазы, но... так же непоколебимо.
   Словом, жена Дагобера принадлежала к числу тех чистых, невежественных и
доверчивых созданий, которые, помимо воли, могут стать ужасным  орудием  в
руках злых и ловких людей.
   Уже в течение весьма долгого  времени  благодаря  своему  расстроенному
здоровью и сильно ослабевшему  зрению  жена  Дагобера  могла  работать  не
больше двух-трех часов в день. Остальное время она проводила в церкви.
   Через некоторое  время  Франсуаза  встала,  освободила  угол  стола  от
наваленных  грубых  серых  холщовых  мешков   и   с   нежной   материнской
заботливостью начала накрывать стол  для  сына.  Вынув  из  шкафа  кожаный
футляр, в  котором  находились  погнутый  серебряный  кубок  и  серебряный
прибор, истертый от времени, так что  ложка  резала  губы,  она  тщательно
перетерла и  п