му, инстинктивное чувство естественной  религии,  присущее
всем  простым  и  честным  сердцам,  всегда  пробуждалось  в   его   душе.
Поэтому-то,  не  разделяя  утешительной  надежды  сестер,   он   счел   бы
преступлением хоть немного поколебать ее.
   Заметив, что девочки повеселели, он начал так:
   - Ну вот, в добрый час, дети. Я гораздо больше люблю, когда  вы  весело
болтаете и хохочете втихомолку... не отвечая даже на мои  вопросы...  как,
например, вчера и сегодня утром... Да... да... эти два дня у вас  завелись
какие-то важные секреты... но это ничего... раз это вас забавляет, я очень
рад...
   Сестры покраснели и обменялись полуулыбкой, хотя слезы  еще  не  успели
обсохнуть на их глазах. Затем Роза  с  легким  смущением  сказала  старому
солдату:
   - Да  нет  же,  Дагобер...  ты  ошибаешься,  мы  ничего  особенного  не
говорили!
   - Ну, ладно, ладно. Я ведь ни о чем не хочу узнавать...  Ну,  отдохните
еще немного, а потом  в  путь...  уж  поздно,  а  надо  в  Мокерн  попасть
засветло... чтобы выехать завтра пораньше.
   - А далеко еще нам ехать? - спросила Роза.
   - До Парижа-то?.. да придется, дети, переходов с сотню сделать...  хоть
и тихо мы двигаемся, а все-таки продвигаемся... а главное,  все  обходится
дешево, что при нашем  тощем  кошельке  очень  важно:  комнатка  для  вас,
половик и одеяло у порога  для  меня  с  Угрюмом,  да  свежая  солома  для
Весельчака - вот и все наши путевые издержки.  О  пище  я  не  говорю:  вы
вдвоем  съедите  не  больше  мышки,  а  я  в  Египте  и  Испании  выучился
чувствовать голод только тогда, когда есть чем его утолить!..
   - Ты не говоришь о том, что для большей экономии все  делаешь  сам,  не
позволяя нам даже в чем-нибудь тебе помочь!
   - Подумать только, что каждый вечер ты сам стираешь  белье,  как  будто
мы...
   - Что? Вам стирать? - прервал речь Бланш старый солдат. - Чтобы  я  вам
дал испортить стиркой ваши маленькие ручки! Что и говорить! Точно в походе
солдат не сам стирает свое белье! Я, знаете,  считался  лучшей  прачкой  в
эскадроне! А разве я плохо глажу? Ну-ка, скажите! Право,  без  хвастовства
сказать, отлично глажу.
   - Это правда... ты прекрасно гладишь!..
   - Разве только иногда подпалишь! - засмеялась Роза.
   - Да... если утюг очень горяч... Видите... я хоть и подношу его к щеке,
чтобы узнать степень жара... да кожа-то у меня уж слишком груба...  ничего
не чувствует, - с невозмутимо серьезной миной отвечал Дагобер.
   - Да разве ты не видишь, что мы шутим, добрый Дагобер!
   - Ну, а если вам ваша прачка нравится, то не отнимайте  у  нее  работу!
Оно и экономней выйдет... а в дороге бедным людям все пригодится...  Надо,
чтобы нам хватило до Парижа добраться... а там уж за нас все сделают  наши
бумаги и медаль, что вы носите... надо по крайней мере надеяться, что  так
будет...
   - Эта медаль для нас святыня!.. Нам ее дала наша мама, умирая...
   - Так не потеряйте же ее, смотрите! Время от времени поглядывайте,  тут
ли она.
   - Да вот она, - сказала Бланш.
   И она вытянула из-за лифа маленькую бронзовую медаль, висевшую у нее на
шее.
   По обеим сторонам бронзовой медали были выбиты следующие надписи:

   Victime de L.C.D.J.
   Priez pour moi.
   Paris le 13 fevrier 1682

   A Paris Rve St.Francoisn 3
   Dans vn siecle et demi vovs serez
   Le is fevrier 1832.
   Priez pour moi.

   [Жертва О.И. - Общества Иисуса.
   Молитесь за меня.
   Париж 13 февраля 1682 г.

   В Париже улица св.Франциска, д. N 3.
   Вы будете через полтораста лет,
   13 февраля 1832 г.
   Молитесь за меня.]

   - Что это значит, Дагобер? - спросила Бланш,  разглядывая  эти  мрачные
надписи: - Мама не могла нам разъяснить.
   - Вот сегодня на ночлеге обо всем потолкуем, -  отвечал  Дагобер,  -  а
теперь уже поздно... спрячьте медаль, да и в путь... Нам  еще  остается  с
час идти до гостиницы... Ну, взглянем в последний раз на  этот  холм,  где
был ранен ваш отец, да и в дорогу... живее на лошадь!
   Сироты бросили последний благоговейный взор  на  место,  вызвавшее  ряд
грустных воспоминаний у их спутника, и с его помощью взобрались  опять  на
Весельчака. Благородное животное ни на минуту  не  попыталось  куда-нибудь
отойти,  как  испыт