ть должную справедливость!.. Не  правда
ли, Габриель? Ты не станешь со  мной  спорить:  ты  сам  мечтал  о  бедном
деревенском приходе, потому что знал, как много добра можно там сделать...
   - Я остался верен этому желанию, - с грустью промолвил Габриель, -  но,
к несчастью... - Затем, как бы  желая  отвязаться  от  печальной  мысли  и
переменить разговор, он продолжал, обращаясь  к  Дагоберу:  -  А  все-таки
будьте беспристрастны и не унижайте вашего мужества, преувеличивая наше...
Нет...  ваше   мужество   необыкновенно   велико...   Мне   кажется,   для
благородного, великодушного сердца ничего не может быть ужаснее вида  поля
битвы, этой бойни, когда сражение кончено... Мы по  крайней  мере...  если
нас убивают... сами неповинны в убийстве.
   При этих  словах  миссионера  солдат  встал  и  с  удивлением  на  него
посмотрел.
   - Это очень странно! - сказал он.
   - Что странно, батюшка?
   - А то, что Габриель сказал сейчас; по мере того,  как  я  старел,  мне
самому приходилось испытывать подобное во время войны. - Помолчав немного,
Дагобер продолжал несвойственным ему печальным и  торжественным  тоном:  -
Да... именно... Габриель напомнил мне то,  что  я  сам  перечувствовал  на
войне, когда стал приближаться к старости...  Видите  ли,  детки,  не  раз
стоял я на карауле... один-одинешенек, ночью, при  луне,  озарявшей  своим
светом участок  поля  сражения,  хотя  и  отвоеванный  нами,  но  все-таки
усеянный пятью-шестью тысячами трупов, где немало было моих старых  боевых
товарищей... Тогда эта тяжелая картина, эта мертвенная  тишина  отрезвляли
меня, исчезало желание рубить (а  это  действительно  опьянение  не  лучше
всякого другого), и я невольно говорил себе: "Сколько  убитых  людей...  а
зачем все это?.. для чего?" Конечно, это не мешало мне на другой день, при
первом сигнале, снова колоть и рубить, как бешеному!.. А  все-таки,  когда
после сражения я обтирал усталой рукой свою окровавленную  саблю  о  гриву
коня, я снова повторял: "Вот я опять  убивал,  убивал  и  убивал,  а  _для
чего_?"
   Миссионер  и  кузнец  переглянулись,  услыхав   рассказ   Дагобера   из
воспоминаний былого.
   -  Да,  -  сказал  Габриель,  -  всякий  человек  с  благородной  душой
испытывает то, что испытывали и вы, когда проходит опьянение славой  и  он
остается наедине с теми врожденными добрыми побуждениями, которые  вложены
в его душу Создателем.
   - Это только подтверждает, дитя мое, что ты лучше  меня,  так  как  эти
врожденные благородные побуждения никогда тебе не  изменяли.  Но  расскажи
нам, как ты вырвался из лап бешеных дикарей, уже успевших тебя распять?
   При этом вопросе старого солдата Габриель покраснел и так смутился, что
Дагобер тотчас же прибавил:
   - Если ты не должен или не можешь  мне  на  это  отвечать,  то  считай,
голубчик, что я ничего не спрашивал...
   - У меня нет тайн от вас или от моего  брата,  -  отвечал  изменившимся
голосом миссионер. - Но мне трудно будет объяснить вам то, чего я  сам  не
понимаю...
   - То есть как это? - удивился Агриколь.
   - Несомненно, я был игрушкой обмана чувств, - сказал Габриель, краснея.
- В ту торжественную  минуту,  когда  я  с  покорностью  ожидал  смерти...
вероятно, мой ослабевший ум был введен в  заблуждение  призраком...  Иначе
мне, конечно, было бы ясно то, что  и  теперь  осталось  непонятным...  Я,
конечно, узнал бы, кто была эта странная женщина...
   Дагобер с изумлением прислушивался к словам  Габриеля.  Для  него  тоже
осталась совершенно необъяснимой та неожиданная помощь, благодаря  которой
он и сироты спаслись из тюрьмы в Лейпциге.
   - О какой женщине говоришь ты? - спросил кузнец.
   - О той, которая меня спасла.
   - Тебя освободила из рук дикарей женщина? - спросил Дагобер.
   - Да, - отвечал задумчиво Габриель, - прекрасная молодая женщина...
   - Кто же она была? - спросил Агриколь.
   - Не знаю... Когда я спросил, кто она, она  мне  отвечала:  "_Я  сестра
всех скорбящих_".
   - Но  откуда  же  она  явилась?  куда  направилась?  -  спрашивал  живо
заинтересованный Дагобер.
   - "_Я иду туда, где страдают_", отвечала она мне, - продолжал Габриель,
- и направилась к северу Америки, к тем печальным местам, где вечная  зима
и бесконечные ночи...
   - Такие же, как в Сибири! - задумчиво отвечал старый солдат.
   - Но каким образом она пришла к тебе на помощь? -  допрашивал  Агриколь
миссионера, все глубже и глубже погружавшегося в свои думы.
   Только что Габриель хотел ответить, как  в  дверь  тихонько  постучали.
Этот стук возродил опасения кузнеца, вылетевшие у него из головы при  виде
возвратившегося приемного брата.
   - Агриколь, мне надо срочно поговорить с тобой,  -  сказал  за  дверьми
тихий голос, в котором Агриколь узнал голос Горбуньи. Он отворил дверь.
   Молодая девушка  не  вошла  в  комнату,  а  напротив  -  углубилась  на
несколько шагов назад в тем