образовала углубление, бросили оружие; став все  вместе  на  колени  перед
карфагенскими палатками, они поднимали руки, умоляя о пощаде.
   Их связали, положили рядами на земле и вернули слонов.
   Груди трещали, как взламываемые сундуки; с  каждым  шагом  слон  убивал
двух человек; их тяжелые ноги вдавливались в тела, причем бедра сгибались,
и казалось, что слоны хромают. Они шли, не останавливаясь, до конца.
   Снова все  стало  недвижным  на  равнине.  Спустилась  ночь.  Гамилькар
наслаждался зрелищем свершенной мести. Вдруг он вздрогнул.
   Он увидел, и все увидели вместе с ним, в  шестистах  шагах  налево,  на
вершине небольшого холма - варваров! Четыреста самых отважных наемников, -
этруски, ливийцы и спартанцы, - ушли в горы с самого  начала  и  до  этого
времени пребывали в нерешительности. После избиения своих  соратников  они
решили  пробить  строй  карфагенян  и  уже  спускались   тесными   рядами,
представляя собой великолепное и грозное зрелище.
   К ним тотчас же направили вестника. Он передал, что суффет нуждается  в
солдатах и готов принять их  без  всяких  условий,  так  как  восхищен  их
храбростью. Посланный Карфагена предложил им подойти поближе и направиться
к месту, которое он им укажет и где они найдут съестные припасы.
   Варвары побежали туда и провели всю ночь  за  едой.  Тогда  карфагеняне
стали роптать на суффета, упрекая его в пристрастии к наемникам.
   Уступил  ли  он  влиянию  ненасытной   злобы,   или   то   было   особо
утонченное-коварство? Гамилькар явился на следующий день к наемникам  сам,
без меча, с обнаженной головой, в сопровождении клинабариев и  заявил  им,
что ему теперь приходится кормить слишком много  людей  и  он  не  намерен
поэтому принять их всех. Но так как ему нужны солдаты, и он не знает,  как
избрать лучших, то повелевает им биться насмерть друг с другом;  затем  он
примет победителей в свою особую гвардию.  Такая  смерть  не  хуже  всякой
другой. Отстранив своих солдат (так как карфагенские знамена  скрывали  от
наемников горизонт), он показал им сто девяносто двух слонов  Нар  Гаваса,
выстроенных в прямую линию; хоботы их вооружены были широкими  клинками  и
были похожи на руки гигантов с топорами над головой.
   Варвары в молчании глядели друг на друга.  Их  страшила  не  смерть,  а
необходимость подчиниться ужасному приказу.
   Постоянное общение создавало тесную дружескую связь между этими людьми.
Лагерь заменял для большинства из  них  отечество;  живя  вне  семей,  они
переносили на товарищей свою потребность в нежности; друзья  спали  рядом,
накрываясь при свете звезд одним плащом. Во время непрерывных скитаний  по
всяческим странам, среди резни и приключений между ними возникали странные
любовные отношения, бесстыдные союзы, не менее прочные,  чем  брак;  более
сильный защищал младшего в битвах, помогал ему переходить через  пропасти,
утирал на его лбу пот, крал для  него  пищу;  а  младший,  большей  частью
ребенок, подобранный на дороге и ставший потом наемником,  платил  за  эту
преданность нежной заботливостью и супружеской лаской.
   Они обменивались ожерельями и серьгами, которые когда-то подарили  друг
другу в часы опьянения после большой опасности. Все предпочитали  умереть,
и никто не хотел убивать другого. Юноша говорил  другу  с  седой  бородой:
"Нет, нет, ты сильнее меня! Ты отомстишь за нас.  Убей  меня!"  А  старший
отвечал: "Мне осталось меньше жить! Убей меня ударом в сердце  и  забудь!"
Братья смотрели друг на друга, держась за руки, а любовники стоя прощались
навеки, плача друг у друга на плече.
   Они сняли панцири, чтобы острия мечей скорей вонзились в тело. И  тогда
обнажились на телах следы ран, полученных, когда  они  защищали  Карфаген.
Рубцы эти были подобны надписям на колоннах.
   Они выстроились в четыре ровных ряда, как гладиаторы, и робко  вступили
в бой. Некоторые завязали себе глаза, и  мечи  их  медленно  скользили  по
воздуху, точно палки слепых. Карфагеняне стали громко смеяться  и  кричали
им, что они трусы. Варвары оживились,  и  вскоре  битва  сделалась  общей,
быстрой и страшной.
   Иногда два бойца останавливались, истекая кровью, обнимались и умирали,
целуя друг друга. Ни один не отступал. Они бросились на  протянутые  мечи.
Неистовство их было так велико, что испугало издали карфагенян.
   Наконец, они остановились. Из груди у них вырвался глухой хрип, и глаза
сверкали из-под длинных окровавленных  волос,  висевших  мокрыми  прядями,
точно они выкупались в пурпуре. Некоторые быстро кружились,  как  пантеры,
раненные в лоб. Другие стояли недвижно, глядя на труп у своих  ног;  потом
они начали раздирать себе лицо ногтями и, взяв меч в обе руки, вонзали его
себе в живот.
   Осталось в  живых  еще  шестьдесят  человек.  Они  попросили  пить.  Им
крикнули, чтобы они отбросили мечи, и, только когда они  это  сделали,  им
принесли воды.
   В то время, как они пили, погружая лица в сосуды с  влагой,  шестьдесят
карфагенян, накинувшись на них, убили их кинжалами в спину.
   Гамилькар