упорно
глядели нестерпимым взглядом.
   Варвары смотрели на него с большим изумлением. С тех пор, как он жил во
рву, о нем почти забыли; смущенные старыми воспоминаниями,  они  держались
поодаль и не решались поднять на него руку.
   Но те, которые стояли позади, ворчали и подталкивали один  другого,  и,
наконец, из толпы выдвинулся гарамант. Он размахивал  серпом;  все  поняли
его намерения. Лица их раскраснелись, и, охваченные стыдом, они заревели:
   - Да, да!
   Человек с серпом подошел к Гискону. Он взял его за голову и, прижав  ее
к своему колену, стал быстро отпиливать. Голова упала; две  широкие  струи
крови пробуравили дыру в пыли. Зарксас бросился, схватил  голову  и  легче
леопарда побежал по направлению к карфагенянам.
   Поднявшись на две трети горы,  он  вынул  спрятанную  на  груди  голову
Гискона и, схватив ее за бороду, быстро завертел  рукой;  брошенная  таким
образом голова, описав длинную параболу, исчезла за карфагенским окопом.
   Вскоре  у  края  частокола  показались  два  крестообразно  укрепленных
знамени - условный знак при требовании выдачи трупов.
   Тогда  четыре  глашатая,  выбранные  за  ширину  груди,  отправились  с
большими медными трубами и провозгласили, говоря в эти трубы,  что  отныне
между карфагенянами и варварами нет ни согласия, ни жалости,  ни  общности
богов; что они заранее отказываются  от  всяких  переговоров,  и  если  им
пошлют послов, их отправят назад с отрубленными руками.
   Тотчас же после этого Спендия  отправили  в  Гиппо-Зарит  за  съестными
припасами. Тирский  город  послал  их  в  тот  же  вечер;  наемники  жадно
набросились на еду. Насытившись, они быстро собрали остатки поклажи и свое
изломанное оружие; женщины столпились посредине. Не  заботясь  о  раненых,
которые плакали, оставаясь позади, они быстро двинулись вдоль берега реки,
как убегающее стадо волков.


   Они шли на Гиппо-Зарит с решением взять его, ибо им нужен был город.
   Гамилькар, увидав их издали, пришел  в  отчаяние,  хотя  их  бегство  и
льстило его гордости. Следовало  напасть  на  них  тотчас  же  со  свежими
силами. Еще один такой день - и война была бы окончена! Если медлить,  они
вернутся с подкреплением, так как тирские города присоединятся к ним;  его
милосердие к побежденным  оказалось  бесполезным.  Он  решил  отныне  быть
беспощадным.
   В тот же вечер он  отправил  Великому  совету  дромадера,  нагруженного
браслетами, снятыми с мертвых, и со страшными угрозами  потребовал,  чтобы
ему прислали еще одну армию.
   Гамилькара уже давно считали  погибшим,  и  весть  о  его  победе  всех
поразила и почти привела в ужас. Неопределенное упоминание  о  возвращении
заимфа довершало чудо. Значит, боги и сила Карфагена  отныне  принадлежали
ему.
   Никто из его врагов не решался жаловаться или обвинять  его.  Благодаря
преклонению перед ним одних и трусости других войско в пять тысяч  человек
было готово еще до назначенного срока.
   Оно быстро пришло в Утику с целью укрепить тыл суффета, в то время  как
три тысячи лучших солдат сели на корабли, чтобы отплыть в Гиппо-Зарит, где
они должны были отразить варваров.
   Командование взял на себя Ганнон; но он поручил армию своему  помощнику
Магдадну, а сам отправился лишь  с  десантным  отрядом,  так  как  не  мог
выносить  толчки  носилок.  Его  недуг,  изъевший  ему  губы   и   ноздри,
распространился дальше: глубокое отверстие появилось  на  щеке;  в  десяти
шагах можно было заглянуть ему в горло; он знал, что вид его отвратителен,
и потому, как женщина, закрывал лицо покрывалом.
   Гиппо-Зарит  не  исполнял  его  требований  так  же,  впрочем,  как   и
требований варваров; но каждое  утро  жители  спускали  варварам  съестные
припасы и, крича им с высоты  башен,  извинялись  перед  ними,  сообщая  о
требованиях Республики и умоляя  их  уйти.  То  же  самое  они  передавали
знаками карфагенянам, которые стояли на море.
   Ганнон довольствовался блокадой порта, не решаясь на приступ. Он только
убедил  судей  Гиппо-Зарита  пустить  в  город  триста  солдат.  Потом  он
направился к Виноградному мосту и  сделал  большой  крюк,  чтобы  окружить
варваров, что было совершенно не нужно и даже опасно. Из зависти к суффету
он не хотел придти ему на помощь: он останавливал  лазутчиков  Гамилькара,
мешал ему в его планах и тормозил  кампанию.  Наконец,  Гамилькар  написал
Великому совету, прося убрать  Ганнона,  и  Ганнон  вернулся  в  Карфаген,
взбешенный низостью старейшин и безумием Гамилькара. После стольких надежд
положение стало еще более плачевным; об этом старались не думать и даже не
говорить.
   К довершению несчастий узнали, что сардинские наемники  распяли  своего
военачальника, овладели  крепостями  и  убивали  всюду  людей  ханаанского
племени. Рим угрожал Республике немедленной войной, если  она  не  уплатит
тысячу двести талантов и не уступит всей Сардинии.  Рим  вошел  в  союз  с
варварами и послал им  плоскодонные  суда,  нагруженные  мукой  и  сушеным
мясом. Карфагеняне погнались за судами и захватили пятьсот человек; но три
дня спустя корабли, шедшие из Бизацены  с  грузом  съестных  припасов  для
Карфагена, потонули во время бури. Боги, очевидно, были против Карфагена.
   Тогда жители Гиппо-Зарита, подняв фальшивую тревогу, вызвали  на  стены
города триста солдат Ганнона, схватили их за  ноги