ее к себе и  сел  на  панцирь  у
ложа из пальмовых ветвей, покрытого львиной шкурой. Она стояла. Он  глядел
на нее снизу вверх и, держа таким образом между колен, повторял:
   - Как ты прекрасна! Как ты прекрасна!
   Она с трудом выносила его взгляд, неотступно устремленный на  нее;  она
готова была кричать от тревоги и острого отвращения к нему,  но  вспомнила
слова Шагабарима и решила покориться.
   Мато продолжал держать ее маленькие руки в своих, и время  от  времени,
вопреки приказанию жреца, она отворачивала лицо и пыталась отстранить  его
движением рук.
   Он  широко  раздувал  ноздри,  чтобы   сильнее   вдыхать   благоухание,
исходившее от нее. То был неопределимый аромат,  свежий  и  вместе  с  тем
одуряющий, как дым курений. От нее исходил запах меда, перца, ладана,  роз
и еще чего-то.
   Но как она очутилась у него, в его палатке,  в  его  власти?  Наверное,
кто-нибудь послал ее! Не пришла же она за покрывалом? Руки его опустились,
и он уронил голову, внезапно охваченный тяжелым раздумьем.
   Саламбо, чтобы растрогать его, сказала жалобным голосом:
   - Что я тебе сделала? Почему ты хочешь моей смерти?
   - Твоей смерти?
   Она продолжала:
   - Я увидела тебя однажды вечером при свете моих  горящих  садов,  среди
дымящихся кубков, среди трупов моих рабов, и твоя ярость была так  велика,
что ты кинулся  на  меня  и  заставил  бежать!  Ужас  овладел  после  того
Карфагеном.  Отовсюду  шли  вести  об  опустошении  городов,  о  сожженных
деревнях, об убийстве солдат. Это ты их погубил, ты их убивал! Я  ненавижу
тебя! Самое имя твое терзает меня, как угрызения совести! Ты хуже  чумы  и
войны с римлянами! Все провинции  потрясены  твоим  бешенством,  все  поля
усеяны трупами! Я шла по следам зажженных тобою пожаров, точно  по  следам
Молоха!
   Мато  вскочил;  великая  гордость  обуяла  его;  он   чувствовал   себя
вознесенным на высоту бога.
   С трепещущими ноздрями, стиснув зубы, она продолжала:
   - Мало того, что ты совершил святотатство, ты еще явился ко мне,  когда
я спала, закутанный в заимф! Я не поняла твоих речей, но ясно видела,  что
ты влечешь меня к чему-то страшному, на дно пропасти.
   Мато воскликнул, ломая руки:
   - Нет, нет! Я пришел, чтобы передать  тебе  заимф!  Мне  казалось,  что
богиня сняла свою одежду,  чтобы  отдать  ее  тебе,  и  что  ее  покрывало
принадлежит тебе. В ее ли храме, или в твоем доме, не все ли  равно?  Ведь
ты всевластна, девственно чиста и лучезарно прекрасна, как Танит!
   И он прибавил, глядя на нее с беспредельным обожанием:
   - Если только ты не сама Танит!
   "Я, Танит!" - сказала себе Саламбо.
   Они замолчали. Вдали грохотал гром. Доносилось блеяние овец, испуганных
грозой.
   - О, подойди ко мне! - снова  заговорил  Мато.  -  Подойди,  не  бойся!
Прежде я был простым солдатом в толпе наемников  и  таким  смиренным,  что
носил на спине дрова для других. Что  мне  Карфаген!  Полчища  его  солдат
исчезают в пыли твоих сандалий. Все его сокровища,  провинции,  корабли  и
острова привлекают меня меньше, чем свежесть твоих уст  и  твоих  плеч.  Я
хотел снести стены Карфагена только для того,  чтобы  проникнуть  к  тебе,
чтобы обладать тобой! А пока  я  предавался  мести!  Я  давлю  людей,  как
раковины, я бросаюсь на фаланги, сбиваю рукой  пики,  останавливаю  коней,
хватая их за ноздри. Меня не убить из катапульты! О, если бы ты знала, как
в бою мои мысли полны тобою!  Иногда  воспоминание  о  каком-нибудь  твоем
жесте, о складке твоей одежды вдруг охватывает  меня  и  опутывает,  точно
сетью! Я вижу твои глаза в пламени зажигательных стрел, в позолоте  щитов,
слышу твой голос в звуке кимвалов! Я оборачиваюсь, но тебя нет, и я  снова
бросаюсь в бой!
   Он поднял руки, на которых  вены  переплетались,  как  плющ  на  ветвях
дерева. Пот стекал на его грудь между могучими  мышцами;  тяжелое  дыхание
вздымало его бока, стянутые бронзовым поясом с длинными ремнями, висевшими
до колен, которые были тверже мрамора. Саламбо, привыкшая к евнухам,  была
поражена его силой. Это была кара, посланная богине, или  влияние  Молоха,
реявшее вокруг нее среди пяти  армий.  Она  изнывала  от  слабости,  и  ее
поразили крики перекликающихся часовых.
   Пламя светильника колебалось от порывов горячего ветра.  Временами  все
освещалось яркими молниями, потом мрак  усиливался,  и  она  видела  перед
собою только глаза Мато, сверкавшие в темноте, как два  раскаленных  угля.
Она ясно чувствовала, что свершается рок, что близко  неотвратимое.  Делая
усилие над собой, она снова направилась к заимфу и протянула  руки,  чтобы
взять его.
   - Что ты делаешь? - воскликнул Мато.
   Она кротко ответила:
   - Я вернусь с ним в Карфаген.
   Он подошел к ней, скрестив руки; его лицо было  так  страшно,  что  она
остановилась, как пригвожденная.
   - Вернешься с ним в Карфаген?
   Голос его прерывался, и он повторил, скрежеща зубами:
   - Вернешься с ним в Карфаген? А, так  ты  пришла,  чтобы  взять  заимф,
победить меня и потом исчезнуть? Нет! Ты в моих руках, и теперь  никто  не
вырвет тебя отсюда. Я не забыл дерзкого взгляда  твоих  больших  спокойных
глаз, не забыл, как ты подавляла меня высокомерием твоей  красоты!  Теперь
мой черед! Ты моя