ный
управляющий дворца Абдалоним, а  белой  митре,  направился  к  Гамилькару,
держа в руках кадильницу.
   Саламбо сходила по лестнице галер. Все ее прислужницы следовали за нею,
спускаясь со ступеньки на ступеньку, Головы  негритянок  казались  черными
пятнами среди золотых повязок, стягивавших лоб римлянок. У некоторых  были
в волосах серебряные  стрелы,  изумрудные  бабочки  или  длинные  булавки,
расположенные в виде солнца, бреди всех этих желтых, белых и  синих  одежд
сверкали кольца, пряжки, ожерелья, бахрома  и  браслеты;  слышался  шелест
легких тканей; стучали сандалии, и глухо ударялись о дерево босые ноги;  а
кое-где рослый евнух, возвышаясь на целую голову над женщинами,  улыбался,
подняв лицо вверх. Когда стихли  приветствия  рабов,  женщины,  закрывшись
рукавами, испустили все вместе странный крик, подобный вою  волчиц,  такой
бешеный и пронзительный,  что  большая  лестница  из  черного  дерева,  на
которой они толпились, зазвенела, точно лира.
   Ветер шевелил их покрывала, и тонкие стебли папируса тихо покачивались.
Был месяц Шебат, середина зимы. Гранатовые деревья в цвету  вырисовывались
на синеве неба, между ветвей виднелось море и вдалеке остров, исчезавший в
тумане.
   Увидев Саламбо, Гамилькар остановился. Она родилась у него после смерти
нескольких сыновей. У всех солнцепоклонников  рождение  дочерей  считалось
вообще несчастьем. Боги послали ему потом сына,  но  в  душе  его  все  же
остался след обманутой надежды, а также потрясение от  проклятия,  которое
он произнес при рождении дочери. Саламбо шла к нему навстречу.
   Жемчуга разных оттенков спускались длинными  гроздьями  с  ее  ушей  на
плечи и до локтей, волосы были завиты  наподобие  облака.  На  шее  у  нее
висели маленькие золотые квадратики с изображением на каждом женщины между
двумя поднявшимися на дыбы львами; одежда ее была полным  воспроизведением
наряда  богини.  Лиловое  платье  с  широкими  рукавами,  стягивая  талию,
расширялось  книзу.  Ярко  накрашенные  губы  выделяли  белизну  зубов,  а
насурмленные веки удлиняли глаза. На ней были сандалии из  птичьих  перьев
на очень высоких  каблуках.  Лицо  -  чрезвычайно  бледное,  очевидно,  от
холода.
   Наконец, она дошла до Гамилькара и,  не  глядя  на  него,  не  поднимая
головы, сказала:
   - Приветствую тебя, Око  Ваалов!  Вечная  слава  тебе!  Победа!  Покой!
Довольство! Богатство!  Давно  уже  сердце  мое  печалилось,  и  дом  твой
томился. Но возвращающийся домой господин подобен воскресшему Таммузу, под
твоим взором, отец, расцветут радость и новая жизнь!
   Взяв из рук Таанах маленький продолговатый сосуд,  в  котором  дымилась
смесь муки, масла, кардамона и вина, она сказала:
   - Выпей до дна питье, приготовленное служанкой  твоей  в  честь  твоего
возвращения!
   - Будь благословенна! - ответил он и машинально  взял  в  руки  золотую
чашу, которую она ему протягивала.
   Но он посмотрел на нее при этой так пристально, что Саламбо в  смятении
пробормотала:
   - Тебе сказали, господин?..
   - Да, я знаю, - тихо проговорил Гамилькар.
   Что это было - признание? Или же она говорила о варварах?  Он  прибавил
несколько неопределенных  слов  о  государственных  затруднениях,  которые
надеется преодолеть один, без чужой помощи.
   -  Ах,  отец!  -  воскликнула  Саламбо.  -  Ты  не   можешь   изгладить
непоправимого!
   Он отступил от нее, и Саламбо удивилась его  ужасу;  она  думала  не  о
Карфагене, а лишь о том святотатстве, в котором была как бы  соучастницей.
Этот человек, при виде которого дрожали легионы и которого она едва знала,
пугал ее, как божество; он все знал,  он  обо  всем  догадался,  и  сейчас
должно было произойти нечто ужасное.
   - Пощади! - воскликнула она.
   Гамилькар медленно опустил голову.
   Хотя она и желала сознаться в своей вине, но не решалась открыть  уста;
а вместе с  тем  ей  хотелось  жаловаться,  хотелось,  чтобы  ее  утешили.
Гамилькар боролся с желанием нарушить свою клятву; он  не  нарушал  ее  из
гордости или из боязни, что исчезнет возможность сомневаться;  он  смотрел
ей в лицо, напрягал все свои силы, чтобы понять, что она  таит  в  глубине
сердца.
   Саламбо, задыхаясь,  спрятала  голову  в  плечи,  раздавленная  тяжелым
взглядом отца. Это убеждало его, что она отдалась варвару. Он весь  дрожал
и поднял кулаки. Она испустила крик и упала на руки  женщин,  поспешно  ее
окруживших.
   Гамилькар повернулся и ушел. Управители пошли за ним.
   Ему открыли двери окладов, и он вошел  в  большую  круглую  залу,  куда
сходились, как спицы колеса к ступице, длинные коридоры,  которые  вели  в
другие залы. Посредине  стоял  каменный  круг,  обнесенный  перилами;  они
поддерживали подушки, наваленные кучей на ковры.
   Суффет стал ходить большими быстрыми шагами; он шумно дышал,  топал  об
землю каблуками и проводил рукой по лбу,  точно  отгоняя  назойливых  мух.
Потом он покачал головой и, глядя на груды своих богатств, успокоился. При
виде уходящих вдаль переходов он мысленно  стал  обозревать  другие  залы,
полные редкостных сокровищ.  Бронзовые  плиты,  слитки  серебра  и  полосы
железа  чередовались  с  кругами  олова,  привезенными  с  Касситерид   по
Туманному морю; камедь,  добытая  в  стране  чернокожих,  вываливалась  из
мешков, сшитых из пальмовой коры. Золотой песок, набитый в мехи, незаметно
высыпался через протертые швы.  Тонкие  волокна,  извлеченные  из  морских
трав, висели между льном из Ег