их;  сорвав  с
шеи ожерелье из синих жемчужин, он бросил его в  толпу  как  залог.  Тогда
африканцы потребовали хлеба, согласно обещаниям  Великого  совета.  Гискон
разложил счета Сисситов, написанные фиолетовой краской на овечьих  шкурах.
Он прочел список всего ввезенного в Карфаген, месяц за месяцем и  день  за
днем.
   Вдруг он остановился, широко раскрыв глаза,  точно  прочел  среди  цифр
свой смертный приговор.
   Он увидел, что старейшины обманно сбавили все цифры, и хлеб,  проданный
в самую тяжелую пору войны, был помечен по такой низкой  цене,  что  нужно
было быть слепым, чтобы поверить приведенным цифрам.
   - Говори громче! - кричали ему. - Он придумывает,  как  лучше  солгать,
негодяй! Не верьте ему!
   Несколько времени Гискон колебался, потом продолжал чтение.
   Солдаты, не подозревая, что их  обманывают,  принимали  на  веру  счета
Сисситов. Изобилие всего в Карфагене вызвало у них  бешеную  зависть.  Они
разбили ящик из сикоморового  дерева,  но  он  оказался  на  три  четверти
пустым. На их глазах оттуда вынимали такие суммы,  что  они  считали  ящик
неисчерпаемым и решили, что Гискон зарыл деньги  у  себя  в  палатке.  Они
взобрались на груды мешков. Мато  шел  во  главе  их.  На  крики:  "Денег,
денег!" Гискон, наконец, ответил:
   - Пусть вам даст деньги ваш предводитель!
   Он безмолвно глядел на них своими большими желтыми глазами,  и  длинное
лицо его было белее бороды. Стрела, задержанная перьями, торчала у него за
ухом, воткнувшись в широкое золотое кольцо, и струйка крови стекала с  его
тиары на плечо.
   По знаку Мато все двинулись вперед.  Гискон  распростер  руки,  Спендий
стянул ему кисти рук затяжной петлей, кто-то  другой  повалил  его,  и  он
исчез в беспорядочно метавшейся толпе, которая бросилась на мешки.
   Толпа  разгромила  его  палатку;  там  оказались   только   необходимые
обиходные  предметы;  после  более  тщательного  обыска  нашли   еще   три
изображения богини Танит, а также  завернутый  в  обезьянью  шкуру  черный
камень, упавший с луны. Гискона сопровождали по собственному желанию много
карфагенян; все это были  люди  с  высоким  положением,  принадлежавшие  к
военной партии.
   Их вывели за  палатки  и  бросили  в  яму  для  нечистот.  Привязав  их
железными цепями за живот к толстым кольям, им протягивали пищу на остриях
копий.
   Автарит, находясь при них на страже, осыпал их ругательствами;  они  не
понимали его языка и не отвечали; тогда галл время от времени бросал им  в
лицо камешки, чтобы слышать их крики.


   Со следующего же дня какое-то томление охватило войско. Гнев улегся,  и
людей объяла тревога. Мато ощущал  смутную  печаль.  Он  как  бы  косвенно
оскорбил Саламбо. Точно эти богатые были связаны с нею. Он  садился  ночью
на край ямы и слышал в их стонах что-то напоминавшее голос, которым  полно
было его сердце.
   Все обвиняли ливийцев, потому что только им одним  уплатили  жалованье.
Но  вместе  с  оживавшей  национальной  неприязнью,  наряду  с  враждой  к
отдельным  лицам  укреплялось  сознание,  что  опасно   отдаваться   таким
чувствам. Их ожидало страшное возмездие за то, что они совершили, и  нужно
было предотвратить месть Карфагена.  Происходили  нескончаемые  совещания,
без конца произносились речи. Каждый говорил, не слушая других, а Спендий,
обыкновенно очень словоохотливый, только качал  головой  в  ответ  на  все
предложения.
   Однажды вечером он как бы невзначай спросил Мато, нет ли  источников  в
городе.
   - Ни одного! - ответил Мато.
   На следующий день Спендий увлек его на берег озера.
   - Господин! - сказал бывший раб. - Если сердце твое отважно, я  проведу
тебя в Карфаген.
   - Каким образом? - задыхаясь, спросил Мато.
   - Поклянись выполнять все мои распоряжения и  следовать  за  мной,  как
тень.
   Мато, подняв руку к светилу Хабар, воскликнул:
   - Клянусь тебе именем Танит!
   Спендий продолжал:
   - Завтра после заката  солнца  жди  меня  у  подножья  акведука,  между
девятой и десятой аркадами. Возьми с собой железный лом, каску без  перьев
и кожаные сандалии.
   Водопровод, о котором он говорил, прорезывал  наискось  весь  перешеек.
Это было замечательное  сооружение,  впоследствии  увеличенное  римлянами.
Несмотря на свое презрение к другим народам, Карфаген неуклюже заимствовал
у них это новое изобретение,  так  же  как  Рим  заимствовал  у  Карфагена
пуническую галеру. Пять этажей арок тяжелой  архитектуры,  с  контрфорсами
внизу и львиными головами наверху, доходили до  западной  части  Акрополя,
где они спускались  под  город,  выливая  почти  целую  реку  в  мегарские
цистерны.
   В условленный час Спендий встретился там  с  Мато.  Он  привязал  нечто
вроде багра к концу веревки и быстро завертел  ею,  как  пращей;  железное
орудие зацепилось за стену, и они стали друг за другом карабкаться на нее.
   Когда они поднялись на  высоту  первого  этажа,  зацепка,  которую  они
бросали  вверх,  каждый  раз  падала  обратно.  Чтобы  найти  какую-нибудь
расщелину, приходилось идти по краю выступа; но он  становился  все  более
узким по мере того, как  они  поднимались  на  верхние  ряды  арок.  Потом
веревка стала ослабевать и несколько раз чуть не порвалась.
   Наконец, они добрались  до  самого  верха,  Спе