лся шум; ему отрубили голову.
   Наступила ночь. Спендий пошел к ливийцам, разбудил их и сказал:
   - Когда лигуры, греки, балеары, так же как  и  италийцы,  получат  свое
жалованье, они вернутся домой. Вы же останетесь в Африке, рассеянные среди
своих племен и совершенно беззащитные.  Тогда-то  Карфаген  и  начнет  вам
мстить! Берегитесь обратного  пути!  Неужели  вы  верите  их  словам?  Оба
суффета действуют согласно! Гискон вас обманывает!  Вспомните  про  Остров
костей, про Ксантиппа, которого они отправили обратно в Спарту на негодном
судне!
   - Что же нам делать? - спросили они.
   - Подумайте, - сказал Спендий.
   Следующие два дня  прошли  в  уплате  жалованья  солдатам  из  Магдалы,
Лептиса, Гекатомпиля. Спендий стал часто ходить к галлам.
   - Теперь расплачиваются с  ливийцами,  -  говорил  он  им,  -  а  потом
заплатят грекам, балеарам, азиатам и всем другим! Вас  же  немного,  и  вы
ничего не получите! Вы не увидите больше родины! Вам  не  дадут  кораблей!
Они вас убьют, чтобы не тратиться на вашу еду.
   Галлы отправились к суффету. Автарит,  тот,  которого  Гискон  ранил  у
Гамилькара, стал предлагать ему вопросы. Рабы его вытолкали; но, уходя, он
поклялся отомстить.
   Требований и жалоб становилось все больше и  больше.  Наиболее  упрямые
проникали в палатку суффета; чтобы разжалобить, они хватали его  за  руки,
заставляли щупать свои беззубые рты, худые руки и рубцы  старых  ран.  Те,
которым еще не уплатили, возмущались, а кто получил  жалованье,  требовали
еще денег за лошадей. Бродяги,  изгнанники  захватывали  оружие  солдат  и
утверждали, что про них забыли. Каждую  минуту  вихрем  вваливались  новые
толпы; палатки трещали,  падали;  сдавленные  между  укреплениями  лагеря,
солдаты с криками подвигались от входов к  центру.  Когда  шум  становился
нестерпимым, Гискон опирался локтем на свой скипетр из  слоновой  костили,
глядя на море, стоял неподвижно, запустив пальцы в бороду.
   Мато часто отходил в сторону и говорил  со  Спендием;  потом  он  снова
глядел в лицо суффету, и Гискон непрерывно чувствовал направленные на него
глаза, точно две пылающие зажигательные стрелы. Они несколько раз  осыпали
друг друга ругательствами через головы толпы, не слыша, однако, слов  друг
друга.
   Тем временем платеж продолжался, и суффет  умело  справлялся  со  всеми
препятствиями.
   Греки придирались к нему из-за различия монет. Он представил  им  такие
убедительные разъяснения, что  они  удалились,  не  выражая  недовольства.
Негры требовали, чтобы им дали белые раковины, которые  употреблялись  для
торговых  сделок  внутри  Африки.  Гискон  предложил  послать  за  ними  в
Карфаген. Тогда они, как и все другие, согласились принять деньги.
   Балеарам обещали нечто лучшее - женщин. Суффет  ответил,  что  для  них
ожидается целый караван девственниц, но  путь-далек,  и  нужно  ждать  еще
шесть месяцев. Он сказал, что  когда  женщины  достаточно  располнеют,  их
натрут благовонными маслами и отправят на кораблях в балеарские порты.
   Вдруг Зарксас, вновь окрепший, статный, вскочил, как фокусник, на плечи
друзей.
   - Ты что ж,  приберег  их  для  трупов?  -  крикнул  он,  показывая  на
Камонские ворота в Карфагене.
   При последних лучах солнца медные  дощечки,  украшавшие  ворота  сверху
донизу, сверкали. Варварам казалось, что они  видят  следы  крови.  Каждый
раз, как Гискон  собирался  говорить,  они  поднимали  крик.  Наконец,  он
спустился медленной поступью и заперся у себя в палатке.
   Когда он вышел оттуда  на  заре,  его  переводчики,  которые  спали  на
воздухе, не шевельнулись; они лежали на спине с  остановившимся  взглядом,
высунув язык, и лица их посинели. Беловатая слизь текла у них из  носа,  и
тела их окоченели, точно они замерзли за ночь. У каждого виднелся  на  шее
тонкий камышовый шнурок.
   Мятеж стал разрастаться. Убийство балеаров, о котором напомнил Зарксас,
укрепило  подозрения,  возбуждаемые  Спендием.  Они  уверили   себя,   что
Республика, как всегда, хочет обмануть их. Пора с  этим  покончить.  Можно
обойтись без переводчиков! Зарксас, с  повязкой  на  голове,  пел  военные
песни; Автарит потрясал большим мечом; Спендий  одному  что-то  шептал  на
ухо, другому добывал кинжал. Более  сильные  старались  сами  добыть  себе
жалованье, менее решительные просили продолжать раздачу. Никто  не  снимал
оружия, и общий гнев объединялся в грозное негодование против Гискона.
   Некоторые,  вскарабкавшись,  стали  тут  же  рядом  с  ним;  пока   они
выкрикивали ругательства, их терпеливо слушали; если  же  они  хоть  одним
словом заступались за него, их немедленно избивали камнями или сносили  им
головы сзади ударом сабли. Груда мешков была краснее жертвенника!
   После еды, выпив вина, они становились ужасными! В карфагенских войсках
вино было запрещено под страхом смертной казни, и  они  поднимали  чаши  в
сторону Карфагена, высмеивая дисциплину. Потом они возвращались  к  рабам,
хранившим казну, и возобновляли резню. Слово "бей", звучавшее по-иному  на
разных языках, было всем понятно.
   Гискон знал, что родина отступилась от него, но  не  хотел  нанести  ей
бесчестья. Когда  солдаты  напомнили  ему,  что  им  обещали  корабли,  он
поклялся Молохом, что сам, на собственные средства достави