ди Акрополя, среди полей с красной почвой, тянулась  прямой  линией
от берега к катакомбам маппальская дорога,  окаймленная  могилами.  Дальше
шли просторные дома, окруженные садами, и третий  квартал,  Мегара,  новый
город, простиравшийся вплоть до  скалистого  берега,  на  котором  высился
гигантский маяк. Его зажигали каждую ночь.
   Таким представился Карфаген солдатам, занявшим равнину.
   Они узнавали издали рынки,  перекрестки  и  спорили  о  местонахождении
храмов.  Храм  Камона,  против   Сисситов,   выделялся   своими   золотыми
черепицами; на крыше храма Мелькарта, слева  от  холма  Эшмуна,  виднелись
ветви кораллов. За ними стоял храм Танит,  и  среди  пальм  круглился  его
медный купол; черный храм Молоха высился у подножия  водоемов  со  стороны
маяка. На углу фронтонов, на верхушке стен,  на  углах  площадей  -  всюду
ютились божества с уродливыми головами гигантских размеров или приземистые
с  огромными  животами,  или  чрезмерно  плоские  с  раскрытой  пастью,  с
распростертыми руками; они держали или вилы, или  цепи,  или  копья;  а  в
конце улиц сверкала синева моря, и  улицы  казались  от  этого  еще  более
крутыми. С утра до вечера их наполняла суетливая толпа.  У  входа  в  бани
кричали,  звеня  колокольчиками,  мальчишки;  в  лавках,  где  продавались
горячие напитки, стоял густой пар; воздух оглашался звоном  наковален;  на
террасах пели белые петухи, посвященные Солнцу; в  храмах  раздавался  рев
закалываемых быков; рабы бегали с корзинами  на  голове,  а  в  углублении
портиков появлялись жрецы в темных плащах, босые, в остроконечных шапках.
   Зрелище Карфагена раздражало варваров. Они восхищались им  и  в  то  же
время ненавидели его; им одновременно хотелось  и  разрушить  Карфаген,  и
жить в нем. Но что скрывалось в военном порту, защищенном тройной  стеной?
Дальше, за городом, в глубине Мегары,  над  Акрополем,  возвышался  дворец
Гамилькара.
   Глаза Мато ежеминутно устремлялись  туда.  Он  взбирался  на  масличные
деревья и нагибался, прикладывая руку к глазам. В садах никого не было,  и
красная дверь с черным крестом оставалась все время закрытой.
   Более двадцати раз  обошел  Мато  укрепления,  выискивая  брешь,  через
которую мог бы пройти. Однажды ночью он бросился в залив и в течение  трех
часов  плыл  без  остановки.  Приплыв  к   подножью   Маппал,   он   хотел
вскарабкаться на утес, но изранил до крови  колени,  сломал  ногти,  потом
вновь кинулся в волны и вернулся.
   Он приходил в бешенство от своего  бессилия  и  чувствовал  ревность  к
Карфагену, скрывающему Саламбо, как будто это был человек,  владевший  ею.
Прежний упадок сил сменился безумной, неустанной  жаждой  деятельности.  С
разгоревшимся лицом, с гневным взглядом, что-то бормоча глухим голосом, он
быстро шагал по полю или же, сидя на берегу, натирал песком  свой  большой
меч. Он метал стрелы в  пролетавших  коршунов.  Гнев  свой  он  изливал  в
проклятиях.
   - Дай волю своему гневу, пусть  он  умчится  вдаль,  как  колесница,  -
сказал Спендий. -  Кричи,  проклинай,  безумствуй  и  убивай.  Горе  можно
утолить кровью, и так как ты не можешь насытить  свою  любовь,  то  насыть
ненависть свою, она тебя поддержит!
   Мато вновь принял начальство над своими солдатами и беспощадно мучил их
маневрами. Его почитали за отвагу и в особенности за силу. К  тому  же  он
внушал какой-то мистический страх; думали,  что  он  говорит  по  ночам  с
призраками. Другие начальники воодушевились его  примером.  Вскоре  войско
стало дисциплинированнее. Карфагеняне слышали в своих домах звуки  букцин,
которыми сопровождались военные упражнения. Наконец, варвары приблизились.
   Чтобы раздавить их на перешейке, двум  армиям  нужно  было  оцепить  их
одновременно, одной - сзади,  высадившись  в  глубине  Утического  залива,
другой - у подножия горы Горячих источников. Но что можно было предпринять
с одним Священным легионом, в  котором  числилось  не  более  шести  тысяч
человек? Если бы варвары направились  на  восток,  они  соединились  бы  с
кочевниками и отрезали киренскую дорогу и сообщение с  пустыней.  Если  бы
они отступили к западу, взбунтовались бы нумидийцы.  Наконец,  нуждаясь  в
съестных припасах, они рано или  поздно  опустошили  бы  окрестности,  как
саранча. Богатые дрожали за свои замки, виноградники, посевы.
   Ганнон предложил принять невыполнимо жестокие меры:  назначить  большую
денежную награду за каждую голову варвара или же поджечь лагерь  наемников
при помощи кораблей и машин.  Его  товарищ,  Гискон,  напротив,  требовал,
чтобы им уплатили, что следовало. Старейшины  ненавидели  Гискона  за  его
популярность: они боялись, чтобы случай не навязал им властителя; страшась
монархии, они старались ослабить все, что от нее оставалось или  могло  ее
восстановить.
   За  укреплениями  Карфагена  жили  люди  другой   расы   и   неведомого
происхождения. Все они охотились на дикобразов  и  питались  моллюсками  и
змеями. Они ловили в пещерах живых гиен и по вечерам,  забавляясь,  гоняли
их по пескам Мегары между могильными памятниками. Их  хижины,  построенные
из ила и морских трав, лепились к скалам, как гнезда ласточек.  У  них  не
было ни правителей, ни богов; они жили скопом, голые, слабые и,  вместе  с
тем, свирепые, испокон веков ненавистные народу  за  свою  нечистую  пищу.
Часовые заметили однажды, как все они исчезли.
   Наконец, члены Великого совета приняли решение. Они  явились  в  лагерь
наемников, как соседи, без ожерелий и поясов, в  открытых  сандалиях.  Они
шли  спокойным  шагом,   кланяясь   начальникам,   останавливаясь,   чтобы
поговорить с солдатами, заявляя, что теперь со всем  покончено  и  все  их
требования будут удовлетворены.
   Многие