оеначальники,  посмеиваясь   и   изумляясь,
ответили:
   - Говори! Говори!
   С минуту Спендий  колебался,  он  весь  дрожал;  наконец,  обращаясь  к
ливийцам, которых было больше всего в толпе, он сказал:
   - Вы все слышали страшные угрозы этого человека?
   Ганнон не возмутился - значит, он  не  понимал  по-ливийски.  Продолжая
свой опыт, Спендий повторил ту же фразу на других наречиях варваров.
   Слушатели с удивлением глядели друг  на  друга;  потом  все,  точно  по
молчаливому сговору и, может быть, думая, что поняли, в чем дело, опустили
головы в знак согласия.
   Тогда Спендий заговорил возбужденным голосом:
   - Он прежде всего сказал, что все боги других  народов  -  призраки  по
сравнению с богами Карфагена! Он  назвал  вас  трусами,  ворами,  лгунами,
псами и собачьими сынами! Если бы не вы. Республике  (так  он  сказал)  не
пришлось бы платить дань римлянам: ваше нашествие  лишило  их  ароматов  и
благовоний, рабов и сильфия, ибо вы вошли в соглашение  с  кочевниками  на
киренской границе! Но  виновных  покарают!  Он  прочел  список  наказаний,
которым их подвергнут:  их  заставят  мостить  улицы,  снаряжать  корабли,
украшать сисситские дома,  а  других  пошлют  рыть  землю  на  рудниках  в
Кантабрии.
   Спендий повторил то же самое  галлам,  грекам,  кампанийцам,  балеарам.
Узнав несколько имен, донесшихся до их слуха, наемники были убеждены,  что
он точно передает  речь  суффета.  Несколько  человек  крикнули  ему:  "Ты
лжешь!", - но их голоса потерялись в общем гуле. Спендий прибавил:
   - Разве вы не заметили, что он оставил у входа в лагерь часть  конницы?
По его знаку они примчатся, чтобы всех вас умертвить.
   Варвары повернулись в сторону входа, и,  когда  толпа  расступилась,  в
центре  очутился  человек,   двигавшийся   медлительно,   точно   призрак,
сгорбленный,  худой,  совершенно  голый,  покрытый   до   пояса   длинными
взъерошенными волосами с торчащими в них сухими листьями и шипами, весь  в
пыли. Бедра и колени его были обмотаны  соломой,  смешанной  с  глиной,  и
холщовым тряпьем; сморщенная землистая кожа свисала с костлявого тела, как
лохмотья с сухих сучьев;  руки  дрожали  непрерывной  дрожью,  и  он  шел,
опираясь на палку из оливкового дерева.
   Он приблизился к неграм, державшим факелы. Тупая, бессмысленная усмешка
обнажила его бледные десна. Он рассматривал широко раскрытыми, испуганными
глазами толпу варваров вокруг себя.
   Вдруг он бросился назад, прячась за их спины.
   - Вот они,  вот  они!  -  бормотал  он,  указывая  на  охрану  суффета,
неподвижно застывшую в своих сверкающих латах.
   Лошади вздымались на дыбы, ослепленные факелами, с треском пылавшими во
мраке. Человек, казавшийся призраком, бился и вопил:
   - Они их убили!
   При этих словах, которые он выкрикивал на балеарском наречии, прибежали
балеары и узнали его; не отвечая им, он повторял:
   - Да, убили, всех убили! Раздавили, как виноград! Таких молодых,  таких
красавцев! Метателей из пращи! Моих товарищей и ваших!
   Ему дали вина, и он заплакал; потом он стал без устали говорить.
   Спендий едва сдерживал свою радость,  объясняя  грекам  и  ливийцам,  о
каких ужасах рассказывал Зарксас. Он боялся верить  его  словам,  до  того
все, что он говорил, было кстати. Балеары  бледнели,  слушая  о  том,  как
погибли их товарищи.
   Речь шла об отряде в триста пращников,  прибывших  накануне  и  слишком
поздно вставших утром. Когда они пришли на площадь к храму Камона, варвары
уже ушли, и они очутились без всяких средств защиты, так как  их  глиняные
ядра были навьючены на верблюдов вместе  с  остальной  поклажей.  Им  дали
вступить в Сатебскую улицу и  дойти  до  дубовых  ворот,  обшитых  изнутри
медью; тогда все население общим напором ринулось на них.
   Солдаты действительно вспомнили, что  до  них  донесся  страшный  крик;
Спендий, бежавший во главе колонн, ничего не слышал.
   Потом трупы положили на руки богов Патэков, которые стояли вдоль  храма
Камона. На убитых взвели все преступления наемников: обжорство, воровство,
безбожие, глумление, а также убийство рыб в саду Саламбо. Тела их  позорно
изувечили; жрецы жгли им волосы, чтобы мучилась их душа;  затем  развесили
по кускам в мясных; кое-кто даже вонзал  в  них  зубы,  а  вечером,  чтобы
покончить с ними, на перекрестках зажгли костры.
   Это и были те огни, что светились  издали  на  озере.  Но  так  как  от
костров загорелось несколько домов, то  остальные  трупы,  так  же  как  и
умирающих, выбросили за  стены.  Зарксас  прятался  до  следующего  дня  в
камышах на берегу озера; потом он бродил по окрестностям, отыскивая войско
по  следам  в  пыли.  Утром  он  скрывался  в  пещерах,  а  вечером  снова
отправлялся в путь. Из его открытых ран струилась кровь, он шел  голодный,
больной, питаясь кореньями  и  падалью.  Наконец,  однажды  он  увидел  на
горизонте копья и пошел следом за  ними;  ум  его  помутился  от  ужаса  и
страданий.
   Возмущение солдат, сдерживаемое,  пока  он  говорил,  разразилось,  как
буря; они хотели тотчас же уничтожить охрану вместе с суффетом. Некоторые,
однако, воспротивились, говоря, что нужно выслушать суффета и, по  крайней
мере, узнать, заплатят ли им. Тогда все стали кричать:
   - Наше жалованье!
   Ганнон ответил, что привез деньги.
   Все бросились к аванпостам  и  при  у