суффет, поддерживаемый двумя рабами, шатаясь, спустил ноги
на землю.
   На  нем   были   черные   войлочные   башмаки,   усеянные   серебряными
полумесяцами.  Ноги  стягивались  перевязками,  как  у  мумий,   и   между
скрещивающимися полосами холста проступало местами тело. Живот  свешивался
из-под красной куртки, покрывавшей бедра; складки шеи лежали на груди, как
подгрудок у быка; туника, расписанная цветами, трещала подмышками;  суффет
носил пояс и длинный  черный  плащ  с  двойными  зашнурованными  рукавами.
Чрезмерное количество одеяний, большое ожерелье из синих  камней,  золотые
застежки и тяжелые серьги делали его уродство еще более отвратительным. Он
казался каким-то  грубым  идолом,  высеченным  из  камня;  бледные  пятна,
покрывавшие  все  его  тело,  придавали  ему  вид  неживого.  Только  нос,
крючковатый,  как  клюв  ястреба,  сильно  раздувался,  вдыхая  воздух,  и
маленькие глаза со слипшимися  ресницами  сверкали  жестким  металлическим
блеском. Он держал в руке лопаточку из алоэ для почесывания тела.
   Наконец, два глашатая затрубили в серебряные рога; шум смолк, и  Ганнон
заговорил.
   Он начал с прославления богов и Республики; варвары должны  радоваться,
что служили ей. Но необходимо выказать больше  благоразумия,  ибо  времена
пришли тяжелые:  "Если  у  хозяина  всего  три  маслины,  то  ведь  вполне
справедливо, чтобы он оставил две для себя?"
   Так старик-суффет уснащал свою речь пословицами и притчами,  кивая  все
время головой, чтобы вызвать одобрение у слушателей.
   Он говорил на пуническом наречии, а те,  которые  окружали  его  (самые
проворные прибежали без оружия), были кампанийцы, галлы и греки, и,  таким
образом, никто в толпе не понимал его. Ганнон заметил это,  остановился  и
стал тяжело переминаться с ноги на ногу, соображая, что делать.
   Наконец, он  решил  созвать  военачальников.  Глашатаи  возвестили  его
приказ  по-гречески  -  этот  язык  со  времени  Ксантиппа  был  принят  в
карфагенском войске для приказов.
   Стража  отстранила  ударами  бича  толпу  солдат,  и   вскоре   явились
начальники фаланг, построенных по  спартанскому  образцу,  а  также  вожди
варварских когорт со знаками своего ранга и  в  доспехах  своего  племени.
Спустилась ночь, и равнина огласилась смутным  гулом;  кое-где  засверкали
огни; все ходили с места на место, спрашивая, что случилось, почему суффет
не раздает денег.
   Он разъяснил военачальникам затруднительное положение Республики. Казна
ее иссякла. Дань, уплачиваемая римлянам, разоряла ее.
   - Мы не знаем, как быть!.. Республика в очень плачевном положении!
   Время  от  времени  он  почесывал  тело  лопаточкой  из  алоэ  или   же
останавливался, чтобы выпить из серебряной чаши,  которую  протягивал  ему
раб, глоток питья, приготовленного из пепла и спаржи, вываренной в уксусе.
Потом он утирал губы пурпуровой салфеткой и продолжал:
   - То, что стоило прежде сикль серебра, стоит теперь три шекеля золотом,
и земли, запущенные во время войны, ничего  не  приносят!..  Улов  пурпура
ничтожный, даже жемчуг поднялся до невероятной цены, у  нас  едва  хватает
благовонных масел для служения богам! Что касается съестных припасов, то о
них лучше не говорить: истинное бедствие! Из-за недостатка галер у нас нет
пряностей, я очень трудно добывать сильфий вследствие мятежей на киренской
границе. Сицилия, откуда прежде доставлялось столько рабов, теперь для нас
закрыта! Еще вчера за одного банщика и четырех кухонных  слуг  я  заплатил
больше, чем прежде за двух слонов!
   Он развернул длинный свиток папируса и прочел, не  пропуская  ни  одной
цифры, все расходы, произведенные правительством: столько-то за  работы  в
храмах, за мощение улиц, за постройку кораблей, столько-то ушло  на  ловлю
кораллов,  столько-то  -  на  расширение  сисситских   торговых   обществ,
столько-то стоили сооружения на рудниках в Кантабрии.
   Военачальники, как и солдаты, не понимали  по-гречески,  хотя  наемники
обменивались приветствиями на этом языке. Обыкновенно  в  войска  варваров
отряжали   несколько   карфагенских   чиновников,   чтобы   они    служили
переводчиками. Но после войны они скрылись, боясь, что  им  будут  мстить.
Ганнон не подумал о том, чтобы взять с собою переводчика; к  тому  же  его
сиплый голос терялся на ветру.
   Греки, подтянутые железными поясами, напрягали слух,  стараясь  уловить
слова оратора, а горцы, покрытые мехом, как медведи, недоверчиво  смотрели
на Ганнона или зевали, опираясь на  тяжелые  дубины  с  медными  гвоздями.
Галлы не обращали внимания на то, что говорилось, и, насмехаясь, с хохотом
встряхивали  пучком  высоко  зачесанных  волос;  жители  пустыни   слушали
неподвижно, закутавшись в серые шерстяные одежды.  Сзади  прибывали  новые
толпы; солдаты  из  стражи,  которых  теснила  толпа,  шатались,  сидя  на
лошадях; негры держали в  вытянутых  руках  зажженные  сосновые  ветви,  а
толстый  карфагенянин  продолжал  свою  речь,  стоя  на  поросшем   травою
пригорке.
   Варвары, однако, стали терять терпение; поднялся ропот, все  заговорили
с  Ганноном.  Он  жестикулировал  своей  лопаточкой;  те,  которые  хотели
заставить молчать других, сами кричали еще громче, и от  этого  общий  гул
только усиливался.
   Вдруг к Ганнону подскочил невзрачный с виду человек и, выхватив  рог  у
одного из глашатаев, затрубил; этим Спендий (ибо это  был  он)  возвестил,
что  собирается  сказать  нечто   важное.   На   его   заявление,   быстро
произнесенное на пяти разных языках  -  греческом,  латинском,  галльском,
ливийском  и  балеарском,  -