| |
Луи Буйле (*1)
Мари-Антуану-Жюли Сенару, парижскому адвокату,
бывшему президенту Национального собрания
и министру внутренних дел
Дорогой и знаменитый друг!
Позвольте мне поставить Ваше имя на первой странице
этой книги, перед посвящением, ибо Вам главным образом я
обязан ее выходом в свет. Ваша блестящая защитительная
речь указала мне самому на ее значение, какого я не
придавал ей раньше. Примите же эту слабую дань
глубочайшей моей признательности за Ваше красноречие и
за Ваше самопожертвование.
Гюстав Флобер. Париж, 12 апреля 1857 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Когда мы готовили уроки, к нам вошел директор, ведя за собой одетого
по-домашнему "новичка" и служителя, тащившего огромную парту. Некоторые из
нас дремали, но тут все мы очнулись и вскочили с таким видом, точно нас
неожиданно оторвали от занятий.
Директор сделал нам знак сесть по местам, а затем, обратившись к
классному наставнику, сказал вполголоса:
- Господин Роже! Рекомендую вам нового ученика - он поступает в пятый
класс. Если же он будет хорошо учиться и хорошо себя вести, то мы
переведем его к "старшим" - там ему надлежит быть по возрасту.
Новичок все еще стоял в углу, за дверью, так что мы с трудом могли
разглядеть этого деревенского мальчика лет пятнадцати, ростом выше нас
всех. Волосы у него были подстрижены в кружок, как у сельского псаломщика,
держался он чинно, несмотря на крайнее смущение. Особой крепостью сложения
он не отличался, а все же его зеленая суконная курточка с черными
пуговицами, видимо, жала ему в проймах, из обшлагов высовывались красные
руки, не привыкшие к перчаткам. Он чересчур высоко подтянул помочи, и
из-под его светло-коричневых брючек выглядывали синие чулки. Башмаки у
него были грубые, плохо вычищенные, подбитые гвоздями.
Начали спрашивать уроки. Новичок слушал затаив дыхание, как слушают
проповедь в церкви, боялся заложить нога на ногу, боялся облокотиться, а в
два часа, когда прозвонил звонок, наставнику пришлось окликнуть его, иначе
он так и не стал бы в пару.
При входе в класс нам всегда хотелось поскорее освободить руки, и мы
обыкновенно бросали фуражки на пол; швырять их полагалось прямо с порога
под лавку, но так, чтобы они, ударившись о стену, подняли как можно больше
пыли: в этом заключался особый шик.
Быть может, новичок не обратил внимания на нашу проделку, быть может,
он не решился принять в ней участие, но только молитва кончилась, а он все
еще держал фуражку на коленях. Она представляла собою сложный головной
убор, помесь медвежьей шапки, котелка, фуражки на выдровом меху и пуховой
шапочки, - словом, это была одна из тех дрянных вещей, немое уродство
которых не менее выразительно, чем лицо дурачка. Яйцевидная, распяленная
на китовом усе, она начиналась тремя круговыми валиками; далее, отделенные
от валиков красным околышем, шли вперемежку ромбики бархата и кроличьего
меха; над ними высилось нечто вроде мешка, который увенчивался картонным
многоугольником с затейливой вышивкой из тесьмы, а с этого многоугольника
свешивалась на длинном тоненьком шнурочке кисточка из золотой канители.
Фуражка была новенькая, ее козырек блестел.
- Встаньте, - сказал учитель.
Он встал; фуражка упала. Весь класс захохотал.
Он нагнулся и поднял фуражку. Сосед сбросил ее локтем - ему опять
пришлось за ней нагибаться.
- Да избавьтесь вы от своего фургона! - сказал учитель, не лишенный
остроумия.
Дружный смех школьников привел бедного мальчика в замешательство - он
не знал, держать ли ему фуражку в руках, бросить ли на пол или надеть на
голову. Он сел и положил ее на колени.
- Встаньте, - снова обратился к нему учитель, - и скажите, как ваша
фамилия.
Новичок пробормотал нечто нечленораздельное.
- Повторите!
В ответ послышалось то же глотание целых слогов, заглушаемое гиканьем
класса.
- Громче! - крикнул учитель. - Громче!
Новичок с решимостью отчаяния разинул рот и во всю силу легких, точно
звал кого-то, выпалил:
- Шарбовари!
Тут взметнулся невообразимый шум и ст
|
|
