то все. Да, вот что еще надо прибавить, а то как бы она за мной
не увязалась..."

   "Когда Вы станете читать эти печальные строки, я буду уже далеко. Чтобы
не поддаться искушению снова  увидеть  Вас,  я  решил  бежать  немедленно.
Прочь, слабость! Я еще вернусь, и тогда - кто знает? - быть  может,  мы  с
Вами уже совершенно спокойно вспомним наше былое увлечение. Прощайте!.."

   После слова "прощайте" он поставил восклицательный знак и многоточие  -
в этом он видел признак высшего шика.
   "А как подписаться? - спросил он себя. -  "Преданный  Вам"?  Нет.  "Ваш
друг"?.. Да, вот это хорошо".

   "Ваш друг".

   Он перечитал письмо и остался доволен.
   "Бедняжка! - расчувствовавшись, подумал  он.  -  Она  решит,  что  я  -
твердокаменный. Надо бы тут слезу пролить, да вот беда: не умею я плакать.
Чем же я виноват?"
   Родольф налил в стакан воды и, обмакнув палец, капнул на  бумагу  -  на
ней тотчас же образовалось большое бледное чернильное пятно.  Он  поискал,
чем запечатать письмо, и ему попалась печатка с Amor nel cor.
   "Не очень это сюда подходит... А, ничего, сойдет!.."
   Затем он выкурил три трубки и лег спать.
   На другой день Родольф, как только встал (это было уже около двух часов
- он заспался), велел набрать корзинку абрикосов. На самое дно он  положил
письмо, прикрыл его виноградными листьями  и  тут  же  отдал  распоряжение
своему работнику Жирару бережно  отнести  корзинку  г-же  Бовари.  Родольф
часто переписывался с ней таким образом - посылал ей,  смотря  по  времени
года, то фрукты, то дичь.
   - Если она спросит обо мне, то скажи, что я уехал, - предупредил он.  -
Корзинку отдай прямо ей в руки... Понял? Ну, смотри!
   Жирар надел новую блузу, завязал корзинку  с  абрикосами  в  платок  и,
тяжело ступая в своих грубых, с подковками, сапогах, преспокойно зашагал в
Ионвиль.
   Когда он вошел в кухню к Бовари, Эмма и Фелисите раскладывали на  столе
белье.
   - Вот, - сказал посыльный, - это вам от моего хозяина.
   У Эммы дрогнуло сердце. Ища в карманах мелочь, она растерянно  смотрела
на крестьянина, а тот с недоумением глядел  на  нее  -  он  никак  не  мог
понять, чем может взволновать человека такой  подарок.  Наконец  он  ушел.
Фелисите оставалась на кухне. Эмма не выдержала -  она  бросилась  в  залу
якобы затем,  чтобы  унести  абрикосы,  опрокинула  корзинку,  разворошила
листья, нашла письмо, вскрыла  его  и,  точно  за  спиной  у  нее  полыхал
страшнейший пожар, не помня себя, побежала в свою комнату.
   Там был Шарль - Эмма увидела его сразу. Он заговорил с ней, но она  его
не слышала - ошеломленная, обезумевшая, тяжело дыша, она уже  взбегала  по
ступенькам лестницы, а в руке у нее все еще гремел, точно лист жести, этот
ужасный листок бумаги. На третьем этаже она остановилась перед затворенной
дверью на чердак.
   Тут она перевела дух и вспомнила про письмо; надо было дочитать его, но
она не решалась. Да и где? Как? Ее могли увидеть.
   "Ах нет, вот сюда! - подумала Эмма. - Здесь меня не найдут".
   Она толкнула дверь и вошла.
   Шиферная кровля накалилась, и на чердаке было до того душно, что у Эммы
сразу застучало в висках,  она  задыхалась.  Она  еле  дошла  до  запертой
мансарды, отодвинула засов, и в глаза ей хлынул ослепительно яркий свет.
   Прямо перед ней, за крышами, куда  ни  посмотришь,  расстилались  поля.
Внизу была видна безлюдная площадь: сверкал на солнце булыжник, флюгера не
вертелись, из углового дома, из нижнего этажа доносился скрежет. Это  Вине
что-то вытачивал на токарном станке.
   Эмма прислонилась к стене в амбразуре мансарды  и,  усмехаясь  недоброй
усмешкой, стала перечитывать  письмо.  Но  чем  внимательнее  она  в  него
вчитывалась, тем больше путались у нее мысли. Она видела Родольфа, слышала
его, обнимала. Сердце билось у нее в груди, как таран,  билось  неровно  и
учащенно. Она смотрела вокруг, и ей хотелось, чтобы  под  ней  разверзлась
земля. Почему она не покончит с жизнью все счеты? Что ее удерживает?  Ведь
она свободна! Эмма шагнула и, бросив взгляд на мостовую, сказала себе:
   - Ну! Ну!
   Свет, исходивший  снизу,  тянул  в  пропасть  ее  тело,  ставшее  вдруг
невесомым. Ей казалось, что мостовая ходит ходуном, взбирается  по  стенам
домов, что пол накреняется, будто палуба  корабля  во  время  качки.  Эмма
стояла на самом краю, почти перевесившись,  лицом  к  лицу  с  бесконечным
пространством. Синева неба обволакивала  ее,  в  опустевшей  голове  шумел
ветер, - Эмме надо было только уступить, сдаться. А  токарный  станок  все
скрежетал - казалось, будто кто-то звал ее злобным голосом.
   - Жена! Жена! - крикнул Шарль.
   Эмма пода