азалось, мог проломить стену -  с
такой силой он об нее ударялся.
   Лекарь  с  величайшей  осторожностью,  чтобы  не   изменить   положения
конечности, снял с нее ящик - и ему представилось ужасающее зрелище. Стопа
вся заплыла опухолью, кожа натянулась до того, что могла,  того  и  гляди,
лопнуть, все кругом было в кровоподтеках от знаменитого  прибора.  Ипполит
давно жаловался, что ему больно, но этому не  придавали  значения.  Теперь
уже невозможно  было  отрицать,  что  Ипполит  имел  для  этого  некоторые
основания, и на несколько часов его ногу оставили в покое.  Но  едва  лишь
отек немного опал, оба ученых мужа нашли, что пора вновь поместить ногу  в
аппарат и, чтобы дело  пошло  скорее,  как  можно  крепче  его  завинтить.
Наконец через три дня Ипполит не выдержал, прибор снова пришлось снять,  и
результат получился сверхнеожиданный. Синеватая опухоль распространилась и
на голень,  а  на  опухоли  местами  образовались  нарывчики,  из  которых
сочилась  черная  жидкость.  Дело  принимало  нешуточный  оборот.  Ипполит
затосковал, и, чтобы у него было хоть  какое-нибудь  развлечение,  тетушка
Лефрансуа поместила его в зальцу около кухни.
   Но податной  инспектор,  который  там  ежедневно  обедал,  взбунтовался
против такого соседства. Тогда Ипполита перевели в бильярдную.
   Бледный, обросший, с глубоко запавшими глазами, он лежал  под  толстыми
одеялами, беспрерывно стонал и лишь изредка поворачивал потную  голову  на
грязной, засиженной мухами подушке. Г-жа Бовари приходила  его  проведать.
Она приносила ему чистые  тряпки  для  припарок,  утешала  его,  ободряла.
Впрочем, у него не было недостатка в обществе, особенно  в  базарные  дни,
когда крестьяне толпились тут же, гоняли бильярдные шары, орудовали киями,
курили, пили, пели, галдели.
   - Как дела? - хлопая больного по плечу, говорили они. - Вид-то  у  тебя
неважный! Ну да сам виноват. Тебе нужно было вот то-то и то-то.
   Они рассказывали ему  целые  истории,  как  люди  излечивались  другими
средствами, и в утешение прибавляли:
   - Больно ты мнительный! А ну, вставай! Развалился тут,  как  барин!  У,
притворщик! А уж запашок от тебя!
   В самом деле, гангрена поднималась все выше и выше. Бовари чуть сам  от
этого не заболел. Он  прибегал  к  больному  каждый  час,  каждую  минуту.
Ипполит смотрел на него глазами, полными ужаса, и, всхлипывая, бормотал:
   - Когда же я выздоровлю?.. Ах, спасите меня!.. Что я за несчастный! Что
я за несчастный!
   Но лекарь, всякий раз рекомендуя ему диету, уходил.
   - Не слушай ты его, сынок, - говорила тетушка Лефрансуа. - Довольно  ты
от них натерпелся! Ведь так ты и ног не потянешь. На, покушай.
   И она предлагала ему то тарелочку крепкого бульона, то кусочек жареного
мяса, то кусочек сала, а иной раз даже  рюмку  водки,  однако  больной  не
решался поднести ее ко рту.
   Весть о том, что Ипполиту стало хуже, дошла до аббата Бурнизьена, и  он
пришел навестить больного. Прежде всего он посочувствовал ему, но  тут  же
прибавил, что свои страдания Ипполит должен  переносить  с  радостью,  ибо
такова воля божия, и что надо теперь  же,  не  откладывая,  примириться  с
небом.
   - А то ведь ты иногда ленился исполнять свой долг,  -  отеческим  тоном
говорил священник. - Ты редко  посещал  храм  божий.  Сколько  лет  ты  не
причащался святых тайн? Я понимаю, что от  мыслей  о  спасении  души  тебя
отвлекали дела, суета мирская. А теперь настала пора и  о  душе  подумать.
Только ты не отчаивайся: я знал великих грешников, и все же они,  готовясь
предстать перед господом (тебе-то еще до  этого  далеко,  я  знаю,  знаю),
взывали к его милосердию и, без сомнения,  умирали  просветленными.  Будем
надеяться, что и ты подашь благой пример! Отчего бы тебе на всякий  случай
не читать утром и вечером "Богородице, дево, радуйся" и "Отче наш, иже еси
на небесех"? Начни-ка! Ради меня! Сделай мне  такое  одолжение!  Что  тебе
стоит?.. Обещаешь?
   Бедный малый обещал. Священник стал  ходить  к  нему  каждый  день.  Он
болтал с трактирщицей, рассказывал ей разные истории, подъезжал  к  ней  с
шуточками и прибауточками, смысла  которых  Ипполит  не  понимал.  Но  при
первом удобном случае аббат,  придав  своему  лицу  надлежащее  выражение,
заводил разговор с Ипполитом на религиозные темы.
   Его  рвение  имело  успех:  вскоре  стрефопод  дал  обет,  если  только
выздоровеет, сходить на богомолье в Бон-Секур. Аббат Бурнизьен сказал, что
это не помешает, - кашу маслом, дескать, не испортишь. "А риска никакого".
   Аптекаря возмущали  эти,  как  он  выражался,  "поповские  штучки".  Он
считал, что Ипполиту они вредны.
   - Оставьте его в покое!  Оставьте  его  в  покое!  -  твердил  он  г-же
Лефрансуа. - Вы ему только настроение портите своим мистицизмом!
   Но добрая женщина не слушала  его,  -  ведь  он  же  тут  был  "главным
зачинщиком"!  Из  духа  противоречия  она  даже  повесила  над  изголовьем
больного чашу со святой водой и ветку букса.
   Тем не менее религия оказалась такой же бессильной, как и  хирургия,  -
неумолимый процесс заражения крови  поднимался  к  животу.  Какими  только
снадобьями  ни  пичкали  Ипполита,  сколько  ни  ставили   ему   припарок,
разложение тканей шло полным ходом, и когда, наконец,  тетушка  Лефрансуа,
видя, что никакие средства не помогают, спросила Шарля, не  послать  ли  в
Невшатель за местной знаменитостью, г-ном Кани