гчает, - на все доводы отвечал работник.
   Бовари велел принести бинт и попросил Жюстена подержать таз. Видя,  что
малый побледнел, он его подбодрил:
   - Не бойся, милейший, не бойся!
   - Ничего, ничего, - ответил тот, - действуйте!
   И, расхрабрившись, протянул свою ручищу. Из-под ланцета выбилась  струя
крови и забрызгала оконное стекло.
   - Ближе таз! - крикнул Шарль.
   - Вот на! - сказал крестьянин. - Прямо целый фонтан! А  кровь-то  какая
красная! Все это хорошо?
   - Некоторые сперва ничего не чувствуют, а потом вдруг теряют  сознание,
-  заметил  лекарь.  -  Особенно  часто  это  бывает  с  людьми   крепкого
телосложения, как вот он.
   При этих словах сельчанин выронил футляр от  ланцета,  который  он  все
время вертел в руке. У него так свело плечи, что затрещала  спинка  стула.
Шапка упала на пол.
   - Так я и знал, - зажимая пальцем вену, сказал Бовари.
   В  руках  у  Жюстена  заплясал  таз,  колени  у  него  подгибались,  он
побледнел.
   - Жена! Жена! - позвал Шарль.
   Эмма сбежала с лестницы.
   - Уксусу! - крикнул он. - Ах, боже мой, сразу двое!
   От волнения Шарль с трудом наложил повязку.
   - Пустяки! - подхватив Жюстена, совершенно спокойно сказал г-н Буланже.
   Он усадил его на стол и прислонил спиной к стене.
   Госпожа Бовари стала снимать с Жюстена галстук. Шнурки его рубашки были
завязаны на шее узлом. Тонкие пальцы Эммы долго  распутывали  его.  Потом,
смочив свой батистовый платок уксусом, она  начала  осторожно  тереть  ему
виски и тихонько дуть на них.
   Конюх очнулся, а Жюстен все никак не мог прийти  в  себя,  зрачки  его,
тонувшие в мутных белках, напоминали голубые цветы в молоке.
   - Это надо убрать от него подальше, - сказал Шарль.
   Госпожа Бовари взяла таз. Чтобы задвинуть его под стол, она присела,  и
ее платье, летнее желтое платье (длинный лиф и  широкая  юбка  с  четырьмя
воланами), прикрыло плиты пола. Нагнувшись и расставив локти,  она  слегка
покачивалась, и при колебаниях ее стана  колокол  платья  местами  опадал.
Потом она взяла графин с водой и бросила туда несколько кусков сахара,  но
в это время подоспел фармацевт. Пока все тут суетились,  служанка  за  ним
сбегала. Увидев, что глаза у племянника открыты, он  облегченно  вздохнул.
Потом обошел его со всех сторон и смерил взглядом.
   - Дурак! -  говорил  он.  -  Право,  дурачина!  Набитый  дурак!  Велика
важность - флеботомия! А ведь такой храбрец! Вы  не  поверите,  это  сущая
белка, за орехами лазает на головокружительную высоту. Ну-ка, похвастайся!
А как же твои благие намерения? Ты "ведь  хочешь  быть  фармацевтом.  Тебя
могут   вызвать   в   суд,   дабы   ты   пролил   свет   на   какое-нибудь
чрезвычайно-запутанное дело, и  тебе  надо  будет  сохранять  спокойствие,
рассуждать, вести себя, как подобает  мужчине,  а  иначе  тебя  примут  за
идиота!
   Ученик в ответ не произнес ни слова.
   - Кто тебя сюда звал? - продолжал аптекарь. - Вечно надоедаешь  доктору
и его супруге! Как раз по средам  мне  твоя  помощь  особенно  необходима.
Сейчас в аптеке человек двадцать. А я вот пожалел тебя и  все  бросил.  Ну
иди! Живо! Жди меня и поглядывай за склянками!
   Жюстен, приведя себя в порядок, удалился, и тут речь зашла  о  дурноте.
Г-жа Бовари никогда ею не страдала.
   - Для женщины это редкость! - заметил г-н Буланже. -  А  ведь  есть  на
свете очень слабые люди. При мне на поединке секундант  потерял  сознание,
как только стали заряжать пистолеты.
   - А меня вид чужой крови ничуть не пугает, - заговорил аптекарь.  -  Но
если я только представлю себе, что кровь  течет  у  меня  самого,  и  буду
развивать эту мысль, вот тогда мне ничего не стоит лишиться чувств.
   Господин Буланже отпустил своего работника  и  велел  ему  успокоиться,
коль скоро прихоть его удовлетворена.
   - Впрочем, благодаря этой прихоти я имел удовольствие  познакомиться  с
вами, - добавил он, глядя на Эмму.
   Затем положил на угол стола  три  франка,  небрежно  кивнул  головой  и
вышел.
   Немного погодя он был уже за рекой (дорога в  Ла  Юшет  тянулась  вдоль
того берега). Эмма видела, как он шел по лугу под тополями, порой как бы в
раздумье замедляя шаг.
   - Очень мила! - говорил он сам с собой.  -  Очень  мила  эта  докторша!
Хорошенькие зубки,  черные  глаза,  кокетливая  ножка,  а  манеры,  как  у
парижанки. Откуда она, черт побери, взялась? Где ее подцепил этот увалень?
   Родольфу Буланже исполнилось тридцать четыре года; у этого  грубого  по
натуре и проницательного человека в прошлом было много романов,  и  женщин
он знал хорошо. Г-жа Бовари ему приглянулась, и теперь он все думал о  ней
и о ее муже.
   "По-моему, он очень глуп... Она, наверно, тяготится им.  Ногти  у  него
грязные, он по три дня не бреется. Пока  он  разъезжает  по  больным,  она
штопает ему носки. И как же ей скучно! Хочется жить в городе, каждый вечер
танцевать польку. Бедная девочка! Она задыхается без любви, как  рыба  без
воды на кухонном столе. Два-три комплимента,  и  она  будет  вас  обожать,
ручаюсь! Она будет с вами нежна! Обворожительна!.. Да,