цать франков на лимоны для полировки ногтей, выписала из
Руана голубое кашемировое платье, выбрала  у  Лере  самый  красивый  шарф,
стала подпоясывать им капот и в этом наряде при закрытых ставнях лежала  с
книгой в руках на диване.
   Теперь она часто меняла  прическу:  то  причесывалась  по-китайски,  то
распускала волнистые локоны, то заплетала косы; потом сделала себе  сбоку,
пробор, сзади подвернула волосы, и у нее вышло подобие мужской прически.
   Ей захотелось выучиться итальянскому языку: она  обзавелась  словарями,
купила грамматику, купила бумаги. Попробовала читать  серьезные  книги  по
истории и философии. Шарль иногда  просыпался  ночью  и  вскакивал  -  ему
казалось, что его зовут к больному.
   - Сейчас приду, - бормотал он.
   Но это Эмма, зажигая  лампу,  чиркала  спичкой.  Между  тем  с  книгами
повторилась та же история, что с вышиваньем: весь шкаф у нее  был  завален
неоконченными работами, и точно так же Эмма брала одну  книгу,  бросала  и
принималась за другую.
   Временами Эмму охватывало лихорадочное возбуждение, и  тогда  ее  легко
можно было подбить на любую дикую выходку:  как-то  раз  она  поспорила  с
мужем, что выпьет залпом полстакана водки, и так как Шарль  имел  глупость
раззадорить ее, то она и выпила все до дна.
   Несмотря на спои чудачества, как выражались ионвильские дамы, Эмма  все
же не производила впечатления жизнерадостной женщины,  углы  ее  рта  были
вечно опущены, как у старой  девы  или  у  незадачливого  честолюбца.  Она
всегда была бледна, бела, как  полотно,  морщила  нос,  смотрела  на  всех
невидящим взглядом. Обнаружив у себя  на  висках  три  седых  волоса,  она
заговорила о том, что начинает стареть.
   Она заметно слабела. Как-то раз у  нее  даже  открылось  кровохарканье.
Шарль встревожился, забегал.
   - А, да не все ли равно! - сказала она.
   Шарль забился  в  свой  кабинет,  сел  в  кресло  и,  облокотившись  на
письменный стол, на котором возвышалась френологическая голова, заплакал.
   Он выписал мать, и они вели долгие разговоры об Эмме.
   Как быть? Что с ней делать, раз она отказывается от всякого лечения?
   - Знаешь, как  бы  надо  поступить  с  такой  женой?  -  твердила  г-жа
Бовари-мать. - Приучить ее заниматься делом, ручным  трудом!  Пришлось  бы
ей,  как  другим,  работать  ради  куска  хлеба,  так  небось   сразу   бы
поздоровела, - это у нее все оттого, что  голова  не  тем  забита,  да  от
безделья.
   - Она все-таки занимается, - возражал Шарль.
   - Занимается! А чем? Романы читает, вредные  книги,  в  которых  против
религии пишут, да, подражая Вольтеру,  высмеивают  духовенство.  Проку  от
этого не жди, бедный мой мальчик! Кто не  верит  в  бога,  тот  добром  не
кончит.
   Словом, было решено не давать Эмме читать романы.  Задача  была  не  из
легких. Тем не менее г-жа Бовари-мать  взяла  это  на  себя:  она  обещала
проездом через Руан зайти к библиотекарю и сказать, что Эмма  отказывается
от  абонемента.  Если  же  библиотекарь,  этот   змей-искуситель,   станет
упорствовать, то ведь недолго и в полицию заявить.
   Свекровь  и  невестка  простились  холодно.  Если  не  считать  обычных
вопросов во время еды и пожеланий спокойной ночи, то за  три  недели,  что
они прожили вместе, они и двух слов не сказали друг другу.
   Госпожа Бовари-мать уехала в среду - в Ионвиле это был базарный день.
   С утра на площади вдоль домов, от церкви и до трактира, выстроился  ряд
телег, поставленных на задок, вверх оглоблями. На противоположной  стороне
в брезентовых палатках торговали бумажными тканями,  одеялами,  шерстяными
чулками,  недоуздками,  синими  лентами  в  связках,  и  концы  этих  лент
плескались на ветру. Между пирамидами яиц и плетушками с сыром, из которых
торчала склеившаяся солома, прямо на землю  был  свален  грузный  скобяной
товар; рядом с  сельскохозяйственными  орудиями,  высовывая  головы  между
прутьями низких клеток, кудахтали куры. Толпа сгрудилась на одном месте  и
по временам так напирала, что витрина аптеки грозила треснуть.  По  средам
здесь всегда была толкотня - люди протискивались в аптеку  не  столько  за
лекарствами, сколько для того, чтобы посоветоваться с Оме, -  так  он  был
популярен в окрестных селениях. Его несокрушимая  самоуверенность  пленяла
сельчан, Лучшего лекаря, чем он, они не могли себе Представить.
   Эмма сидела, облокотившись на подоконник (это было ее излюбленное место
- в провинции окно заменяет театр и прогулки),  и  от  скуки  смотрела  на
толпившееся мужичье, как вдруг внимание ее остановил  господин  в  зеленом
бархатном сюртуке. На нем были щегольские желтые перчатки и вместе  с  тем
грубые краги. Направлялся он к докторскому дому, а за ним, понурив голову,
задумчиво брел крестьянин.
   - Барин дома? - спросил незнакомец Жюстена, который болтал на пороге  с
Фелисите.
   Все еще принимая Жюстена за слугу доктора, он добавил:
   - Скажите, что его спрашивает господин Родольф Буланже де Ла Юшет.
   Новоприбывший  присоединил  к  своему  имени  название  географического
пункта не из местного патриотизма, а для того, чтобы  сразу  дать  понять,
кто он такой. Под Ионвилем действительно было поместье Ла Юшет, и  он  его
купил вместе с барской усадьбой и двумя фермами; управлял он имением  сам,
но жил на довольно широкую ногу.  Говорили,  что  у  этого  холостяка  "по
меньшей мере пятнадцать тысяч ренты".
   Шарль вошел в залу. Г-н Буланже  сказал,  что  вот  этот  его  работник
желает, чтобы ему отворили кровь, а то-де у него "мурашки  по  всему  телу
бегают".
   - Мне от этого пол