алось! - прошептала она.
   - Что ты сказала?
   Эмма томилась; она медленно вертела головой, все время  раскрывая  рот,
точно на языке у нее лежало что-то очень тяжелое. В восемь часов ее  опять
затошнило.
   Шарль  обратил  внимание,  что  к  стенкам  фарфорового  таза  пристали
какие-то белые крупинки.
   - Странно! Непонятно! - несколько раз повторил он.
   Но она громко произнесла:
   - Нет, ты ошибаешься!
   Тогда он осторожно, точно гладя, дотронулся  до  ее  живота.  Она  дико
закричала. Он в ужасе отскочил.
   Потом она начала  стонать,  сперва  еле  слышно.  Плечи  у  нее  ходили
ходуном, а сама она стала белее простыни, в которую впивались ее сведенные
судорогой пальцы. Ее неровный пульс был теперь почти неуловим.
   При взгляде на посиневшее лицо Эммы, все в  капельках  пота,  казалось,
что оно покрыто свинцовым налетом. Зубы у нее стучали, расширенные зрачки,
должно быть, неясно  различали  предметы,  на  все  вопросы  она  отвечала
кивками; впрочем, нашла в себе силы несколько раз  улыбнуться.  Между  тем
кричать она стала громче. Внезапно из груди у нее  вырвался  глухой  стон.
После этого она объявила, что ей хорошо, что она сейчас встанет. Но тут ее
схватила судорога.
   - Ах, боже мой, как больно! - крикнула она.
   Шарль упал перед ней на колени.
   - Скажи, что ты ела? Ответь мне, ради всего святого!
   Он смотрел на нее с такой любовью, какой она никогда еще  не  видела  в
его глазах.
   - Ну, там... там!.. - сдавленным голосом проговорила она.
   Он бросился к секретеру, сорвал печать, прочитал вслух:  "Прошу  никого
не винить..." - остановился, провел рукой по глазам,  затем  прочитал  еще
раз.
   - Что такое?.. На помощь! Сюда!
   Он без конца повторял  только  одно  слово:  "Отравилась!  Отравилась!"
Фелисите побежала за фармацевтом - у него невольно вырвалось это же  самое
слово, в "Золотом льве" его услышала г-жа Лефрансуа, жители вставали  и  с
тем же словом на устах бежали к соседям, - городок не спал всю ночь.
   Спотыкаясь, бормоча,  Шарль  как  потерянный  метался  по  комнате.  Он
натыкался на мебель, рвал на себе волосы - аптекарю впервые пришлось  быть
свидетелем такой душераздирающей сцены.
   Потом Шарль прошел к себе в кабинет и сел писать г-ну Каниве и  доктору
Ларивьеру. Но мысли у него путались - он переписывал не  менее  пятнадцати
раз. Ипполит поехал в Невшатель, а Жюстен загнал лошадь Бовари по дороге в
Руан и бросил ее, околевающую, на горе Буа-Гильом.
   Шарль перелистывал медицинский справочник, но ничего не видел:  строчки
прыгали у него перед глазами.
   - Не волнуйтесь! - сказал г-н Оме. - Нужно только ей дать  какое-нибудь
сильное противоядие. Чем она отравилась?
   Шарль показал письмо - мышьяком.
   - Ну так надо сделать анализ, - заключил Оме.
   Он знал, что при любом случае отравления рекомендуется  делать  анализ.
Шарль машинально подхватил:
   - Сделайте, сделайте! Спасите ее...
   Он опять подошел к ней, опустился на ковер и, уронив голову на кровать,
разрыдался.
   - Не плачь! - сказала она. - Скоро я перестану тебя мучить!
   - Зачем? Что тебя толкнуло?
   - Так надо, друг мой, - возразила она.
   - Разве ты не была со мной счастлива? Чем я виноват? Я делал  все,  что
мог!
   - Да... правда... ты - добрый!
   Она медленно провела рукой по его волосам. От этой ласки ему стало  еще
тяжелее. Он чувствовал, как весь  его  внутренний  мир  рушится  от  одной
нелепой мысли, что он ее теряет - теряет, как раз когда она особенно с ним
нежна; он ничего не мог придумать,  не  знал,  как  быть,  ни  на  что  не
отваживался,  необходимость  принять  решительные  меры  повергала  его  в
крайнее смятение.
   А она в это время думала о том, что настал  конец  всем  обманам,  всем
подлостям, всем бесконечным вожделениям, которые так истомили  ее.  Теперь
она уже ни к кому не питала ненависти, мысль ее окутывал сумрак,  из  всех
звуков земли она  различала  лишь  прерывистые,  тихие,  невнятные  жалобы
своего бедного сердца, замиравшие, точно последние затихающие аккорды.
   - Приведите ко мне дочку, - приподнявшись на локте, сказала она.
   - Тебе уже не больно? - спросил Шарль.
   - Нет, нет!
   Няня принесла хмурую со сна девочку в длинной  ночной  рубашке,  из-под
которой  выглядывали  босые  ножки.  Берта  обводила  изумленными  глазами
беспорядок, царивший в комнате, и жмурилась от огня  свечей,  горевших  на
столах. Все это, вероятно, напоминало ей Новый  год  или  середину  поста,
когда ее тоже будили при свечах, раным-рано, и несли в постель к матери, а
та ей что-нибудь дарила.
   - Где же игрушки, мама? - спросила Берта.
   Все молчали.
   - Я не вижу моего башмачка!
   Фелисите поднесла Берту к кровати, а она продолжала смотреть в  сторону
камина.
   - Его кормилица взяла? - спросила девочка.
   Слово "кормилица" привело г-же Бовари на память все ее измены,  все  ее
невзгоды, и с таким видом, точно к горлу  ей  подступила  тошнота  от  еще
более сильного яда, она отвернулась. Берта сидела теперь на кровати.
   - Какие у тебя большие глаза, мама! Какая ты бледная! Ты вся в поту!
   Мать смотрела на нее.
   - Я боюсь! - сказала девочка и отстранилась.
   Эмма взяла ее руку и хотела поцеловать. Берта начала отбиваться.
   - Довольно! Унесите ее! - крикнул Шарль, рыдавшей в алькове.
   Некоторое время никаки