вещества. В ответ на эти удивительные  рассказы  он  томно  и
любезно улыбается, как человек, желающий немного порисоваться. Но чувства их
обострены действием  яда;  они  насквозь  видят  его  внутреннюю  усмешку  и
отвечают ему оскорбительным смехом. Эти взрывы радости, эта игра  слов,  эти
искаженные лица, вся эта нездоровая атмосфера раздражают его, заставляют его
заявить им, что все это - довольно плохие шутки, вероятно, утомительные  для
самих шутников. Точно блеск молнии, все лица озаряет взрыв  хохота.  Веселье
удвоилось. "Эта шутка, быть может,  доставляет  удовольствие  вам,-  говорит
он,- но мне -  нисколько"..  -  "Вполне  достаточно,  чтобы  она  доставляла
удовольствие нам",- отвечает кто-то с присущим больному эгоизмом.  Не  зная,
имеет ли он дело с настоящими сумасшедшими или с симулирующими сумасшествие,
наш герой полагает, что благоразумнее всего удалиться;  но  кто-то  запирает
дверь и прячет ключ. Другой, опустившись перед ним на колени, просит у  него
прощения от имени всего общества и дерзко, хотя  и  со  слезами  на  глазах,
заявляет ему, что все они, глубоко скорбя о его духовной ограниченности, тем
не менее относятся к нему с искренней симпатией. Он покоряется  и  остается;
он уступает даже настойчивым просьбам - усладить их своей  игрой,  Но  звуки
скрипки, разливаясь по зале, точно разносят новую заразу и охватывают (слово
недостаточно сильно) одного за другим  больных.  Раздаются  хриплые  вздохи,
громкие рыдания, слезы текут ручьями. Изумленный скрипач останавливается  и,
подойдя к тому, чей восторг был наиболее шумен, спрашивает, что с ним и  чем
можно помочь ему? Один из присутствующих, хорошо знакомый с этими явлениями,
предлагает лимонад и фрукты. Но больной,  охваченный  экстазом,  смотрит  на
обоих с невыразимым презрением. Лечить человека, который  болен  от  избытка
жизни, от безмерного счастья!
     Как  "видно  из  этого  эпизода,   какое-то   удивительное   благодушие
окрашивает собою все другие чувства, вызываемые гашишем,- благодушие мягкое,
ленивое,  немое,  обусловленное  расслаблением  всей  нервной   системы,   В
подкрепление этого наблюдения я приведу рассказ моего знакомого, испытавшего
это состояние опьянения.
     Рассказчик сохранил необыкновенно отчетливое воспоминание о всех  своих
ощущениях,  и  мне  стало  совершенно  ясно,  к  какому  нелепому  и   почти
безвыходному положению привело  его  это  несоответствие  между  собственным
настроением и окружающей средой. Не помню в точности,  был  это  первый  или
второй опыт этого человека в  употреблении  гашиша.  Принял  ли  он  слишком
большую дозу, или  наркотик,  без  всякой  видимой  причины  (что  случается
довольно часто), произвел слишком сильное действие? Он рассказывал мне,  что
m` фоне его блаженства, высшей радости от чувства полноты жизни  и  сознания
своей  гениальности,  появилось  вдруг  ужасное  предчувствие.   Ослепленный
вначале силой и красотой своих переживаний, он  затем  испугался  -  во  что
превратится его интеллект и что станет с  его  телом,  если  это  состояние,
которое  он  считал  сверхъестественным,  будет  развиваться  и   бесконечно
усиливаться? Благодаря способности увеличивать все до  чудовищных  размеров,
присущей духовному зрению человека, отравленного гашишем, этот страх  вызвал
невероятные терзания. "Я походил,- говорит он,- на лошадь, которая понесла и
мчится к пропасти: она хочет остановиться и не может. Это был  действительно
ужасный галоп, и моя мысль, игрушка обстоятельств, среды,  момента  -  всего
того, что применимо к слову "случай", приняла  чисто  рапсодический  размах.
Поздно! - повторял я все время с глубоким отчаяньем.
     Едва прошла эта мука, которая, казалось мне, длилась бесконечно  долго,
хотя это продолжалось всего  несколько  минут,  и  я  вознадеялся,  наконец,
погрузиться в блаженный покой, столь ценимый сынами  Востока,  как  на  меня
вдруг обрушилось новое  несчастье.  Новое  беспокойство,  самое  мелочное  и
ребяческое, внезапно овладело мною. Я вспомнил вдруг, что приглашен на обед,
где будет много солидных людей. И я увидел себя - среди толпы  корректных  и
благовоспитанных людей, прекрасно владеющих  собой,вынужденного,  при  свете
многочисленных ламп, скрывать свое состояние. Я был уверен, что это  удастся
мне, но вместе с тем пал духом при мысли  о  том  ужасном  напряжении  воли,
которое потребуется для этого. Не знаю, какая случайность  вызвала  вдруг  в
моей памяти слова Евангелия: "Горе приносящему соблазн!" -и, желая забыть их
и напрягая для этого все усилия, я беспрестанно повторял их в уме. И вот мое
несчастье (да, это было истинное  несчастье)  приняло  грандиозные  размеры.
Несмотря  на  слабость,  я  решился  обратиться  к  аптекарю:  я   не   знал
противоядий, а мне хотелось появиться в обществе, куда призывал  меня  долг,
сверим и здоровым. Но на  пороге  магазина  меня  осенила  внезапная  мысль,
которая остановила меня и заставила задуматься. Я увидел в витрине  магазина
свое отражение, и вид мой поразил меня. Эта бледность, эти сжатые губы,  эти
широко раскрытые глаза! "Зачем,- подумал я,- тревожить этого милого человека
по такому пустяку!" К этому присоединялся страх показаться смешным в  глазах
людей  в  магазине.  Но  мое  необъяснимое  расположение  к  этому  аптекарю
подавляло все остальные чувства. Я представлял себе этого человека таким  же
болезненно чувствительным, каким был сам в тот роковой момент, и  воображая,
что его слух и его душа должны содрогаться от малейшего шума, решил войти  к
нему на цыпочках. "Нужно,- говорил я себе,- быть в высшей степени деликатным
по отношению к человеку, вниманием которого я  хочу  воспользоваться".  И  я
старался сдерживать звуки моего голоса, заглушать шум моих шагов. Вы  знаете
голос  людей,  отравленных  гашишем?   Торжественный,   низкий,   гортанный,
напоминающий голос закоренелых  опиоманов.  Результат  получился  совершенно
противоположный тому, которого я ожидал. Желая успокоить аптекаря, я напугал
его. Он ничего не знал о такой болезни, никогда не слышал о ней. Он  смотрел
на меня с любопытством и недоверием. Не принимал ли nm меня за сумасшедшего,
за злоумышленника