ценным  камнем  с  множеством  граней,  на  котором   вырезано
таинственное имя. Хочется обнять всех, у кого видишь улыбку  на  устах,  и
чувствуешь себя сродни всему  живущему.  Моя  возлюбленная  назначила  мне
ночное свидание, я медленно подносил к губам бокал и смотрел на нее.
   Обернувшись, чтобы взять тарелку, я уронил на пол вилку. Желая  поднять
ее, я нагнулся и, не  найдя  ее  сразу,  приподнял  край  скатерти,  чтобы
посмотреть, куда она закатилась. Тут я увидел  под  столом  туфельку  моей
возлюбленной, покоившуюся на башмаке молодого  человека,  сидевшего  подле
нее; их ноги скрестились, сплелись и то и дело слегка прижимались  одна  к
другой.
   Я выпрямился, сохраняя на лице полное спокойствие, велел подать  другую
вилку и продолжал ужинать. Моя возлюбленная и ее сосед  были  тоже  вполне
спокойны, почти не разговаривали между собой и не смотрели друг на  друга.
Молодой человек, положив локти на стол, шутил с другой  женщиной,  которая
показывала  ему  свое  ожерелье  и  браслеты.  Моя   возлюбленная   сидела
неподвижно, в ее застывшем взоре разлита была томность.  Все  время,  пока
длился этот ужин, я наблюдал за ними и не уловил ни  в  их  жестах,  ни  в
выражении лиц ничего, что могло бы их  выдать.  Под  конец,  когда  подали
фрукты  и  сладости,  я  умышленно  выпустил  из  рук  салфетку  и,  снова
нагнувшись, увидел, что оба оставались  все  в  том  же  положении,  тесно
прижавшись друг к другу.
   Я обещал моей возлюбленной, что после ужина отвезу ее домой.  Она  была
вдовой и потому пользовалась большой свободой, имея к своим услугам одного
старика родственника, который приличия ради сопровождал ее при  выездах  в
свет. Когда я проходил между колоннами вестибюля, она окликнула меня. "Ну,
вот и я, Октав, - сказала она,  -  едем".  Я  расхохотался  и,  ничего  не
ответив ей, вышел на улицу. Пройдя несколько шагов, я присел на  тумбу.  О
чем я думал, не знаю; я точно  отупел  и  лишился  здравого  смысла  из-за
неверности этой женщины, которую я никогда не ревновал и не  подозревал  в
измене. То, что я сейчас видел, не оставляло у меня  никаких  сомнений.  Я
чувствовал себя так, словно меня ударили дубиной по голове,  и  ничего  не
помню из того, что творилось во мне,  пока  я  продолжал  сидеть  на  этой
тумбе, разве только - как я машинально  поднял  глаза  к  небу  и,  увидев
падающую звезду, поклонился этому мимолетному свету,  который  для  поэтов
являет собой разрушенный мир, торжественно сняв перед ним шляпу.
   Я очень спокойно вернулся домой, ничего не ощущая, ничего не чувствуя и
словно лишившись способности мыслить. Тотчас раздевшись, я лег в  постель,
но едва я положил голову на подушку, как дух мщения овладел мною  с  такой
силой, что я вдруг выпрямился и прислонился  к  стене,  словно  все  мышцы
моего тела сразу одеревенели. Я с  криком  вскочил  с  постели,  простирая
руки, не в состоянии ступать иначе как только на пятки:  нервная  судорога
сводила мне пальцы ног. Так я провел около часа,  совершенно  обезумевший,
окоченелый, как скелет. Это был первый приступ гнева, испытанный мною.
   Человек, которого я застиг врасплох подле моей возлюбленной,  был  один
из  самых  близких  моих  друзей.  На  другой  день  я  пошел  к  нему   в
сопровождении молодого адвоката  по  фамилии  Деженэ;  мы  взяли  с  собой
пистолеты, пригласили второго секунданта и отправились в  Венсенский  лес.
Всю дорогу я избегал  разговаривать  с  моим  противником  и  даже  близко
подходить к нему: я старался устоять против желания ударить или  оскорбить
его - такого рода неистовые поступки всегда  отвратительны  и  бесполезны,
поскольку закон допускает дуэль. Но я не мог отвести от него  пристального
взгляда. Это был один из друзей моего детства, и в продолжение многих  лет
мы постоянно оказывали друг другу всевозможные услуги. Он прекрасно  знал,
как я люблю мою возлюбленную, и не раз давал мне ясно понять,  что  такого
рода узы священны для друга, что, даже  если  бы  он  любил  ту  же  самую
женщину, что я, он был бы неспособен вытеснить меня и  занять  мое  место.
Словом, я питал к нему безграничное доверие и, пожалуй, ни одному человеку
никогда не пожимал руку более сердечно, чем ему.
   С жадным любопытством смотрел я на  этого  человека,  который,  бывало,
рассуждал при мне о дружбе, как герой древности, а вчера  ласкал  при  мне
мою возлюбленную. Впервые в жизни я видел чудовище; я окидывал его  с  ног
до головы блуждающим взглядом, желая рассмотреть хорошенько. Мне казалось,
что я вижу его впервые, - а ведь я знал его с десятилетнего возраста и жил
с  ним  изо  дня  в  день  в  самой  тесной,  самой  искренней  дружбе.  Я
воспользуюсь здесь одним сравнением.
   Есть  известная  всем  испанская  пьеса,  в  которой  каменная  статуя,
посланная небесным правосудием, приходит ужинать к  распутнику.  Распутник
сохраняет внешнее спокойствие и старается казаться невозмутимым, но статуя
требует, чтобы он подал ей руку, и лишь  только  этот  человек  подает  ей
руку, его пронизывает смертельный холод, он падает и бьется в судорогах.
   И вот всякий раз, когда мне случается долго питать полное доверие  либо
к другу, либо к любовнице и вдруг обнаружить, что я  обманут,  я  не  могу
иначе передать то действие, какое производит на  меня  это  открытие,  как
только  сравнив  его  с  рукопожатием  статуи.  Да,  я   поистине   ощутил
прикосновение мрамора, смертельный холод  действительности  оледенил  меня
своим поцелуем, - то было прикосновение каменного человека.  Увы,  ужасный
гость не раз стучался ко мне в дверь, не раз мы ужинали вместе.
   Между тем, покончив со всеми приготовлениями,  мы  с  моим  противником
стали на места и начали медленно сходиться. Он выстрелил  первый  и  ранил
меня в правую руку. Я тотчас переложил пистолет в левую,  но  уже  не  мог
поднять его, силы мне изменили, и я упал на о