а. Это следствие беспорядочной жизни, в  основе
которой лежат не потребности тела, а капризы  ума,  причем  первое  должно
постоянно  подчиняться  второму.  Молодость  и  воля  могут  противостоять
излишествам, но природа молча мстит за себя,  и  в  тот  день,  когда  она
одерживает верх, воля умирает.
   Тогда, вновь увидев возле себя предметы, еще вчера возбуждавшие  в  нем
желание, но  будучи  уже  не  в  состоянии  овладеть  ими,  человек  может
отнестись к окружающему лишь с улыбкой отвращения. Однако же то,  что  так
сильно влекло его к себе прежде, никогда не  вызывает  в  нем  равнодушия.
Развратник бурно кидается на то,  что  он  любит.  Его  жизнь  -  сплошная
горячка, его тело, чтобы найти наслаждение, вынуждено прибегать  к  помощи
крепких напитков, куртизанок и бессонных ночей. Поэтому в дни скуки и лени
он острее всякого другого  человека  ощущает  расстояние,  отделяющее  его
бессилие от его соблазнов, и,  чтобы  противостоять  этим  соблазнам,  ему
необходима гордость, которая помогает  ему  поверить  в  то,  что  он  сам
пренебрегает ими. Таким образом он  сам  оплевывает  все  пиршества  своей
жизни  и,  переходя  от  страстной  жажды  к  глубокому  пресыщению,  идет
навстречу смерти, влекомый холодным тщеславием.
   Хотя я уже не был развратником, внезапно случилось так,  что  мое  тело
вспомнило о прошлом. Вполне понятно, что до сих пор  это  не  могло  иметь
места. Перед лицом скорби, которую вызвала во мне смерть  отца,  в  первое
время умолкло все остальное.  Затем  пришла  пылкая  любовь.  Пока  я  был
одинок, скуке не с кем было бороться. Не все ли равно одинокому  человеку,
как проходит время - весело или скучно?
   Подобно тому как цинк,  этот  полуметалл,  извлеченный  из  голубоватой
руды, в соединении с чистой медью дает  солнечный  луч,  поцелуи  Бригитты
постепенно разбудили в моем сердце то,  что  в  нем  дремало.  Стоило  мне
оказаться рядом с ней, как я понял, что я такое.
   Бывали дни, когда уже с самого утра я  находился  в  каком-то  странном
расположении духа, не поддающемся определению.  Я  просыпался  без  всякой
причины, словно человек, который прокутил всю ночь и остался без сил.  Все
внешние впечатления бесконечно утомляли меня,  все  знакомые  и  привычные
предметы были  противны  и  вызывали  досаду.  Вмешавшись  в  разговор,  я
высмеивал то, что говорили другие или что думал  я  сам.  Растянувшись  на
диване и как бы не в  силах  пошевелиться,  я  умышленно  расстраивал  все
прогулки,  о  которых  накануне  договаривался  с  Бригиттой.  Я  старался
припомнить все самое искреннее, самое нежное,  что  когда-либо  в  хорошие
минуты говорил моей дорогой возлюбленной, и не успокаивался  до  тех  пор,
пока не портил и не отравлял своими ироническими шутками эти  воспоминания
счастливых дней.
   - Неужели вы не могли бы оставить мне хоть это? - с грустью  спрашивала
меня Бригитта. - Если в вас уживаются два столь различных человека, то  не
можете ли вы, когда просыпается дурной, забыть о том, что делал хороший?
   Однако терпение, с которым Бригитта встречала эти нелепые выходки, лишь
сильнее возбуждало  мою  мрачную  веселость.  Как  странно,  что  человек,
который страдает, хочет заставить страдать и тех, кто ему дорог! Иметь так
мало власти над собой - что может быть хуже этой болезни? Что  может  быть
мучительнее страданий женщины, которая  видит,  что  мужчина,  только  что
лежавший в ее объятиях, издевается по какому-то  непонятному  и  ничем  не
оправданному капризу над самыми святыми, самыми  сокровенными  тайнами  их
счастливых ночей? И несмотря на все, она не убегала от меня. Наклонясь над
своим вышиваньем, она сидела рядом, в то время как я с  жестокой  радостью
оскорблял любовь и  изливал  свое  безумие  устами,  еще  влажными  от  ее
поцелуев.
   В такие дни я, против обыкновения, любил говорить о  Париже  и  рисовал
свою развратную жизнь как лучшую в мире.
   - Вы настоящая богомолка, - со  смехом  говорил  я  Бригитте,  -  вы  и
понятия не имеете, что это такое. Нет ничего приятнее  беззаботных  людей,
которые забавляются любовью, не веря в то, что она существует.
   Не значило ли это, что я и сам не верил в нее?
   - Что ж, - отвечала мне Бригитта, - научите меня всегда нравиться  вам.
Быть может, я не менее красива, чем те любовницы, по которым вы  тоскуете.
Если у меня нет остроумия, благодаря которому они  развлекали  вас,  то  я
готова учиться  ему.  Ведите  себя  так,  словно  вы  меня  не  любите,  и
предоставьте мне молча любить вас. Пусть я похожа на богомолку,  но  я  не
менее предана любви, чем предана богу. Скажите, как мне доказать  вам  эту
любовь?
   И вот средь бела дня она наряжалась перед зеркалом как на  бал  или  на
праздник, разыгрывая  кокетство,  которое  было  ей  невыносимо,  стараясь
подражать моему тону, смеясь и порхая по комнате.
   - Ну что, нравлюсь я вам теперь? - спрашивала она.  -  Какую  из  ваших
любовниц я вам напоминаю? Достаточно ли  я  хороша,  чтобы  заставить  вас
забыть, что еще можно верить в любовь? Похожа ли я на беззаботную женщину?
   А потом, в разгаре этого искусственного  веселья,  она  вдруг  невольно
вздрагивала, отворачивалась, и  я  видел,  как  дрожали  печальные  цветы,
которыми она украсила свою прическу. Тогда я бросался к ее ногам.
   - Перестань, - говорил я ей, - ты слишком похожа на  тех,  кому  хочешь