мысли  исчезли.
Сколько раз, убежав с уроков, я лежал на этих маленьких пригорках  в  тени
деревьев, читая хорошую книгу и отдаваясь необузданной поэзии, - ибо, увы,
таковы были "оргии" моего детства! Сколько далеких воспоминаний всплыло  в
моем сердце при виде этих оголенных деревьев, при  виде  поблекшей  зелени
лужаек. Здесь, когда мне было десять лет, я гулял с братом и с гувернером,
бросая крошки хлеба бедным, застывшим от холода  птичкам.  Здесь,  сидя  в
уголке, я часами смотрел на маленьких девочек, которые водили хороводы,  и
слушал их детские песенки, заставлявшие биться мое  бесхитростное  сердце.
Здесь, возвращаясь из школы, я тысячу раз  проходил  по  одной  и  той  же
аллее, погруженный  в  какой-нибудь  стих  Вергилия  и  подталкивая  ногой
камень.
   - О мое детство, ты здесь! - вскричал я. - О боже, ты со мной!
   Я обернулся. Марко заснула, лампа погасла, при  дневном  свете  комната
приобрела совершенно иной вид: обои,  показавшиеся  мне  небесно-голубыми,
оказались  зеленоватыми  и  поблекшими,  а   Марко,   прекрасная   статуя,
распростертая в алькове, была бледна, как смерть.
   Невольно вздрогнув, я посмотрел на альков, потом посмотрел в  сад.  Моя
усталая голова отяжелела. Я сделал несколько шагов и  сел  перед  открытым
бюро, стоявшим у другого  окна.  Я  облокотился  на  него,  и  взгляд  мой
случайно упал на развернутый листок письма, оставленный сверху: в нем было
всего несколько слов. Я машинально прочитал их несколько  раз  подряд,  не
думая о том, что читаю, как вдруг, в силу повторения, смысл  их  дошел  до
моего сознания. Я был потрясен, хотя понял далеко не все. Я взял листок  и
еще  раз  прочитал  следующие  строчки,  написанные   с   орфографическими
ошибками:
   "Она умерла вчера. В одиннадцать часов вечера  она  почувствовала,  что
слабеет. Она позвала меня и сказала:  "Луизон,  скоро  я  свижусь  с  моим
другом. Открой шкаф и достань простыню, что висит  на  гвозде;  это  точно
такая же, как..." Я заплакала и упала на колени, но она протянула  руку  и
крикнула: "Не плачь! Не плачь!" Она вздохнула так  глубоко..."  Конец  был
оторван. Не  могу  передать,  какое  впечатление  произвело  на  меня  это
зловещее письмо. Я перевернул листок и увидел  адрес  Марко.  Письмо  было
помечено вчерашним числом.
   - Она умерла? Кто же  это  умер?  -  невольно  вскричал  я,  подходя  к
алькову. - Умерла? Но кто же? Кто?
   Марко открыла глаза, Она увидела, что я сижу на ее постели с письмом  в
руке.
   - Умерла моя мать, - сказала она. - Так вы не ляжете со мной?
   И, проговорив это, она протянула ко мне руку.
   - Молчи! - сказал я. - Спи, оставь меня.
   Она повернулась к стене и снова заснула. Я смотрел на нее еще некоторое
время, пока не убедился, что она уже не услышит  меня,  и  тихо  вышел  из
комнаты.



5

   Однажды вечером я сидел с Деженэ у камина. Окно было открыто; был  один
из первых дней марта, этих предвестников весны; незадолго перед тем прошел
дождь, нежное благоухание доносилось из сада.
   - Что мы будем делать, друг мой, когда придет весна? - спросил я. - Мне
хочется попутешествовать.
   - Я сделаю то, что сделал в прошлом году, - ответил Деженэ. -  Я  поеду
на дачу, когда настанет время туда ехать.
   - Как? Вы каждый год делаете то же самое? Значит, вы начнете сначала  и
будете жить так, как жили в этом году?
   - Что же мне, по-вашему, делать?
   - Вот именно! - воскликнул я и  вскочил  с  кресла.  -  Да,  вы  хорошо
сказали, - что делать? Ах, Деженэ, как мне все  это  надоело!  Неужели  вы
никогда не устаете от жизни, которую ведете?
   - Нет, - ответил он.
   Я стоял перед гравюрой, изображавшей Магдалину в  пустыне;  невольно  я
сложил ладони.
   - Что это вы делаете? - спросил Деженэ.
   - Если бы я был художник, - сказал я, - и если бы  я  хотел  изобразить
меланхолию, я не стал бы рисовать мечтательную молодую девушку с книгой  в
руках.
   - На кого же это вы сегодня ополчились? - сказал он со смехом.
   - Нет, в самом деле, - продолжал я. - У этой  плачущей  Магдалины  душа
исполнена надежды; бледная  и  болезненная  рука,  которой  она  подпирает
голову, еще благоухает ароматами, которыми она умастила ноги Христа. Разве
вы не ведите, что в этой пустыне - целый мир зовущих мыслей? Это вовсе  не
меланхолия.
   - Это женщина, читающая книгу, - ответил он сухо.
   - И счастливая женщина, - прибавил я, - и счастливую книгу.
   Деженэ понял, что я хотел  сказать.  Он  увидел,  что  мной  овладевает
глубокая грусть, и опросил, нет ли у меня какого-нибудь горя. Я колебался,
отвечать ли ему, а сердце у меня надрывалось от муки.
   - Полно, дорогой Октав, если что-то огорчает вас, доверьте это мне  без
всяких колебаний. Говорите откровенно, вы найдете во мне друга.
   - Я это знаю, - ответил я, - у меня есть друг, но у моей  скорби  друга
нет.
   Он стал настаивать, чтобы я высказался.
   - Ну, хорошо, - сказал я, - а если я выскажусь, какой для  вас  в  этом
будет толк, раз вы ничего тут не можете сделать, да и я тоже?  Предлагаете
ли вы мне открыть вам тайники сердца или только ответить первым попавшимся
словом, привести что-либо в оправдание?
   - Будьте искренни, - сказал он.
   - Ну, хорошо, - ответил я, - хорошо, Деженэ, вы в свое время давали мне
советы, и я  прошу  вас  выслушать  меня,  как  я  слушал  вас  тогда.  Вы
спрашиваете, что у меня на сердце, я вам скажу.
   Позовите первого встречного и скажите ему: "Вот люди, ко