кубки.  Но  на   такие   сборы   рассчитывать   неблагоразумно.
Впряженная  в  нашу  повозку,  еле  живая  кляча доставит нас в
Пуатье не раньше, чем через два дня, что крайне прискорбно, ибо
за это время мы смело можем околеть  от  голода  или  холода  в
придорожной  канаве.  Жареные  гуси  не  каждый день выходят из
кустов.
     - Ты очень хорошо живописуешь, сколь плохо наше положение,
- заметил Педант, - но не указываешь способа выйти из него.
     - На мой взгляд, нам  следует  остановиться  в  первой  же
деревне,  какая  встретится на пути, - отвечал Тиран. - Полевые
работы закончены, настали долгие зимние вечера.  Уж  как-нибудь
нам  отведут  то  ли сарай, то ли хлев. Скапен будет зазывать у
входа, суля огорошенным ротозеям невиданное зрелище, за которое
вдобавок можно платить натурой: курица,  четверть  свиного  или
говяжьего  окорока, кувшин вина дадут право на первые места. За
вторые можно брать пару  голубей,  дюжину  яиц,  пучок  овощей,
каравай  хлеба  и тому подобную провизию. Крестьяне скупятся на
деньги, но совсем  не  дорожат  съестными  припасами,  которыми
безвозмездно  снабжает  их  щедрая  мать-природа. Кармана мы не
наполним, зато наполним желудок, что не  менее  важно,  ибо  от
этого  почтенного органа зависит все благополучие и процветание
тела, как справедливо отмечал Менений. Затем нам  уже  нетрудно
будет  добраться до Пуатье, где знакомый мой трактирщик доверит
нам в долг.
     - Но какую пьесу будем мы играть, если нам  посчастливится
набрести  на  деревню?  -  спросил  Скапен.  -  Репертуар наш в
совершеннейшем расстройстве. Трагедии и  трагикомедии  были  бы
сущей  тарабарщиной  для этих невежд, не сведущих ни в истории,
ни  в  мифологии,  толком   не   разумеющих   даже   настоящего
французского  языка.  Им бы надо показать веселую буффонаду, не
приправленную  аттической  солью,  а   попросту   соленую,   со
множеством  драк, побоев, пинков, кувырканий, шутовских выходок
на итальянский лад. "Бахвальство капитана Матамора" как  нельзя
больше  подошло  бы  для  этой  цели.  Но Матамор, к несчастью,
приказал долго жить и впредь лишь червям будет произносить свои
тирады.
     Когда Скапен кончил, Сигоньяк знаком  показал,  что  хочет
говорить.   Легкая   краска,   -  последний  прилив  дворянской
гордости, прихлынувший от сердца  к  щекам,  -  зарумянила  его
лицо,  обычно  бледное  даже  на резком ветру. Актеры молчали в
ожидании.
     - Хотя я не наделен талантом  бедняги  Матамора,  зато  не
уступаю  ему  в  худобе. Я возьму на себя его роли и постараюсь
как можно лучше заменить его. Я стал  вашим  товарищем  и  хочу
быть  им  в  полной  мере.  Мне стыдно было бы, разделив с вами
удачу, не прийти вам на помощь в беде. Да и кому на свете какое
дело до Сигоньяков? Замок  мой,  того  и  гляди,  обрушится  на
могилы  моих  предков.  Некогда  славное  имя мое покрыто пылью
забвения, и герб мой зарос плющом над пустынным порталом.  Быть
может,  настанет  день,  когда три аиста радостно отряхнут свои
серебряные крылья, и жизнь вместе  со  счастьем  возвратится  в
унылую  лачугу, где без надежд томилась моя юность. А пока что,
раз вы помогли мне выбраться из этого склепа,  так  примите  же
меня открыто в свою среду. Мое имя больше не Сигоньяк.
     Изабелла  дотронулась  рукой до плеча барона, как бы желая
остановить его, но Сигоньяк, не обратив внимания  на  умоляющий
взгляд девушки, продолжал:
     - Я  сбрасываю свой баронский титул и прячу его в укладку,
как  ненужное  платье.  Перестаньте  величать   меня   бароном.
Посмотрим,   удастся  ли  несчастью  отыскать  меня  под  новым
обличьем. Итак, я наследую Матамору  и  зовусь  отныне  капитан
Фракасс!
     - Да  здравствует  капитан  Фракасс!  -  в  знак  согласия
вскричала вся труппа. - И да сопутствует ему успех!
     Решение,  поначалу  озадачившее  актеров,  не  было  столь
внезапным,  как могло показаться. Сигоньяк давно его обдумывал.
Он стыдился быть нахлебником благородных  комедиантов,  которые
так  великодушно  делили  с  ним свои крохи, ни разу не показав
ему, что он им в тягость, и он счел более  достойным  дворянина
честно  зарабатывать  свою долю на подмостках, нежели дармоедом
получать ее, как милостыню или подачку. Правда, мысль вернуться
в замок Сигоньяк возникала у него,  но  он  отбрасывал  ее  как
малодушную  и постыдную: не подобает солдату покидать товарищей
в минуты поражения. И даже если бы  он  мог  ретироваться,  его
удержала  бы  любовь  к  Изабелле;  кроме  того, хотя он не был
склонен питать иллюзии, ему в  смутной  дали  мерещились  самые
необычайные  приключения,  счастливые  перемены  и  неожиданные
повороты судьбы, на которые пришлось бы навсегда махнуть рукой,
вновь запершись в своем родовом жилище.
     Когда все было  улажено  таким  образом,  актеры  запрягли