вдруг простолюдины, толпившиеся невдалеке,  принялись  кричать:
"Бей  гугенотов!"  -  явно  намереваясь напасть на актеров. Вот
полетело  несколько  камней,  по  счастью,  никого  не   задев.
Взбешенный   Сигоньяк   обнажил   шпагу   и  бросился  избивать
грубиянов, угрожая пронзить их острием. На  шум  схватки  Тиран
выскочил  из  ямы, подобрал одну из палок, на которых держались
носилки, и принялся дубасить тех,  кто  свалился  от  свирепого
натиска барона. Толпа рассеялась с воплями и проклятиями, после
чего можно было завершить погребение.
     Положенное  на  дно  ямы  и  зашитое  в обрывок леса, тело
Матамора скорее напоминало мушкет,  обернутый  зеленой  тканью,
который  прячут  в  землю,  нежели  мертвеца, которого хоронят.
Когда первые горсти  земли  упали  на  жалкие  останки  актера,
растроганный   Педант,  не  в  силах  удержать  слезу,  которая
скатилась с его красного носа в раскрытую могилу, как жемчужина
души, вздохнул и вместо  надгробного  плача  и  хвалы  усопшему
скорбным голосом произнес:
     - Увы! Бедный Матамор!
     Добряк  Блазиус  и не подозревал, что в точности повторяет
собственные слова Гамлета, принца Датского, сказанные им, когда
он держал в руках череп Йорика, бывшего придворного  шута,  как
то  явствует  из  трагедии  господина  Шекспира,  поэта  весьма
известного   в   Англии   и   покровительствуемого    королевой
Елизаветой.
     В  несколько  минут могила была засыпана. Тиран припорошил
ее сверху снегом, чтобы ее не  могли  найти  жители  деревни  и
надругаться над трупом. Покончив с этим, он сказал:
     - Больше  нам  тут  делать нечего, надо поскорее убираться
отсюда. Вернемся в деревню,  запряжем  лошадь  и  отправимся  в
дорогу,   иначе   эти  мужланы,  чего  доброго,  возвратятся  с
подкреплением и накинутся на нас. Вашей шпаги  и  моих  кулаков
тогда  будет  недостаточно.  Полчища  пигмеев  способны одолеть
великана. Да и от победы над ними было бы мало славы и никакого
прока. Допустим, вы вспорете животы пяти-шести олухам, -  чести
вам  это не прибавит, а с мертвецами хлопот не оберешься. Тут и
причитания вдов, и вопли сирот, словом, вся эта  нудная  возня,
которой пользуются адвокаты, чтобы разжалобить судей.
     Совет  был  разумен,  ему  не  замедлили  последовать. Час
спустя, уплатив за ночлег и харчи, актеры отправились дальше.

     VII. РОМАН ОПРАВДЫВАЕТ СВОЕ НАЗВАНИЕ

     Вначале путники  подвигались  вперед  с  такой  быстротой,
какую  позволяли  восстановленные  добрым  сном на конюшне силы
старой клячи  и  дорога,  покрытая  выпавшим  накануне  снегом.
Проученные  Сигоньяком  и  Тираном,  крестьяне могли напасть на
фургон в  большем  количестве,  и  потому  надо  было  поскорее
отдалиться от деревни, чтобы обезопасить себя от преследования.
Добрых  две  мили  все  молчали  под  гнетом  скорбных мыслей о
печальном конце Матамора и о собственном  плачевном  положении.
Каждому  думалось, что однажды и его зароют где-нибудь у дороги
вместе с падалью и оставят  на  поругание  фанатикам.  Повозка,
неуклонно совершавшая свой путь, символически изображала жизнь,
которая  идет вперед, не заботясь о тех, кто не может следовать
за ней и остается умирающим или мертвым в  придорожной  канаве.
Через  символ  яснее  стала  суть,  и  Блазиус, у которого язык
чесался  пофилософствовать  на  эту   тему,   принялся   сыпать
цитатами,   сентенциями,  афоризмами,  осевшими  в  его  памяти
благодаря ролям педанта.
     Тиран слушал его с хмурым видом, не отвечая ни  слова.  Он
был  озабочен  совсем  другим,  так  что  Блазиус,  заметив его
рассеянность, спросил наконец, о чем он думает.
     - Я думаю о Милоне Кротонском,  -  отвечал  Тиран,  -  том
самом,  что  кулаком  убил  быка  и съел его за один день. Этот
подвиг пленяет меня, я был бы способен повторить его.
     - Как на грех,  быка-то  и  нет,  -  вмешался  в  разговор
Скапен.
     - Да,  - подтвердил Тиран, - у меня есть только кулак... и
желудок. О, сколь  счастливы  страусы,  способные  пробавляться
камнями,  черепками,  пуговицами  от  гетр,  рукоятками  ножей,
пряжками  от  поясов  и  прочей  снедью,   неудобоваримой   для
человека! Сейчас я готов сожрать всю театральную бутафорию. Мне
кажется,  что,  роя  яму для бедняги Матамора, я и в себе самом
вырыл  яму  такую  широкую,  длинную  и  глубокую,  что  ее  не
заполнишь   ничем.  Древние  поступали  умно,  устраивая  после
погребения трапезы, изобилующие яствами и возлияниями, к  вящей
славе  усопших  и  во  здравие  живых. Я не прочь бы воскресить
сейчас этот высокомудрый ритуал, способствующий осушению слез.
     - Иными словами, тебе хочется есть, - заключил Блазиус.  -
Ты мерзок мне, Полифем, людоед, Гаргантюа, Голиаф!