неподвижностью,  Блазиус направил свет прямо на лицо Матамора и
чуть не уронил  фонарь,  настолько  поразило  его  то,  что  он
увидел.
     С  застывшего  лица соли краски жизни - восковая бледность
покрывала  его.  Защемленный  узловатыми  пальцами  смерти  нос
блестел, как слоновая кость; виски запали. Хлопья снега налипли
на  бровях  и  ресницах,  а  широко  раскрытые  глаза  казались
стеклянными.  Ледяные  сосульки  повисли  на   кончиках   усов,
оттягивая  их  книзу. Печать вечного безмолвия сковала уста, от
которых  отлетели  забавные  похвальбы,  и   очертания   черепа
проступали   уже   на   тощем  и  бледном  лице,  где  привычка
гримасничать запечатлела страшные в своем комизме  складки,  не
разгладившиеся  даже  у  мертвеца,  ибо  такова  горькая участь
комедианта - сама смерть теряет у него величавость.
     Питая еще долю надежды, Тиран тряхнул  руку  Матамора,  но
она  успела застыть и упала с сухим стуком, как рука деревянной
марионетки, у которой отпустили проволоку. Бедняга сменил сцену
жизни  на  подмостки  загробного  мира.  Но  Тиран,  не   желая
допустить,  что  Матамор умер, спросил Блазиуса, при нем ли его
фляжка.  Педант  никогда  не  расставался  с  этим  незаменимым
предметом.  Там еще оставалось несколько капель, и Педант сунул
горлышко между фиолетовыми губами Матамора, но  стиснутые  зубы
не разжались, и целебная влага красными каплями потекла с углов
губ.  Дыхание  жизни  навсегда  покинуло  эту тленную оболочку,
иначе даже самый легкий вздох на таком холоде  сгустился  бы  в
пар.
     - Зачем  тревожить его бренные останки, - сказал Сигоньяк,
- разве вы не видите, что он мертв?
     - Увы, это верно, - ответил Блазиус. - Он  так  же  мертв,
как Хеопс под своей пирамидой. Должно быть, он испугался метели
и,  не  в силах бороться с ураганом, укрылся под деревом, а так
как на теле у него не было и двух унций жиру, он сразу  простыл
до  мозга  костей.  Чтобы  иметь успех в Париже, он каждый день
уменьшал свой рацион и отощал с голоду пуще борзой после охоты.
Бедный мой Матамор, отныне  ты  огражден  от  щелчков,  пинков,
пощечин  и  побоев,  на  которые обрекали тебя твои роли. Никто
больше не будет смеяться тебе в лицо.
     - Что нам делать с телом? - прервал его Тиран. - Не  можем
же  мы  бросить  его  прямо  у  обочины  на растерзание волкам,
собакам и птицам, хотя  поживы  тут  вряд  ли  хватит  даже  на
завтрак червям.
     - Конечно,  не  можем,  -  подтвердил  Блазиус,  - это был
хороший и верный товарищ, а так как  веса  в  нем  немного,  ты
возьмешь  его за плечи, я - за ноги, и мы вдвоем донесем его до
фургона. Завтра, как рассветет, мы с  честью  похороним  его  в
каком-нибудь    укромном   уголке;   ведь   нам,   комедиантам,
мачеха-церковь  запрещает  доступ  на  кладбище  и  лишает  нас
радости  покоиться  в  освященной земле. Мы, за свой век немало
повеселившие наипочтеннейших  людей,  сами  осуждены  гнить  на
свалке  заодно  с дохлыми собаками и павшими лошадьми. Господин
барон, идите вперед и освещайте нам дорогу!
     Сигоньяк кивком выразил согласие.  Оба  актера  нагнулись,
разгребли  снег,  который  прикрывал  Матамора  преждевременным
саваном, подняли труп, более  легкий,  чем  трупик  ребенка,  и
тронулись в путь, а барон, идя впереди, светил им фонарем.
     По  счастью,  в  такой  поздний  час  на  дороге  не  было
путников, на которых неминуемо нагнало бы мистический страх это
погребальное шествие, освещенное красноватыми отблесками фонаря
и  отбрасывающее  на  белизну  снега  длинные  уродливые  тени.
Каждый,   несомненно,   заподозрил   бы  тут  преступление  или
колдовство.
     Черный пес перестал выть, как  бы  окончив  роль  вестника
зла.  Гробовая  тишина  царил  по  всей  равнин, ибо снег имеет
свойство приглушать звуки.
     Скапен,  Леандр  и  актрисы  заметили  сперва  красноватый
огонек,   который  колыхался  в  руке  Сигоньяка,  причудливыми
отсветами выхватывая из мрака окружающие предметы и придавая им
самое неожиданное, порой грозное обличье,  пока  они  вновь  не
погружались в темноту. То выплывая, то вновь скрываясь, Тиран и
Блазиус,  связанные  между собой трупом Матамора, как два слова
бывают соединены чертой, являли в этом неверном свете жуткую  и
загадочную   картину.   Скапен  и  Леандр,  движимые  тревожным
любопытством, поспешили навстречу печальной процессии.
     - Ну как?  Что  случилось?  -  спросил  комедийный  слуга,
поравнявшись  со  своими товарищами. - Разве Матамор болен, что
он вытянулся у вас на руках во весь рост, будто проглотил  свою
рапиру?
     - Он не болен, - отвечал Блазиус, - напротив, здоровье его
несокрушимо.  Подагра,  лихорадка,  простуда и колики больше не
властны над ним. Он навек  излечился  от  той  болезни,  против