| |
спасет его, дабы он мог покаяться в том, что оскорбил столь
непорочную чистоту. Мэтр Лоран обнадежил меня, да я и сам,
глядя с порога на Валломбреза, не мог усмотреть на его челе ту
печать смерти, которую мы, люди военные, научились узнавать.
После того как в роскошном позолоченном сосуде была подана
вода для омовения рук, принц отбросил салфетку и направился в
гостиную, куда, по его знаку, последовала за ним Изабелла.
Старый вельможа уселся в кресла у камина, грандиозного
скульптурного сооружения, доходившего до потолка, а дочь его
устроилась рядом, на складном стуле. Когда лакеи удалились,
принц нежно взял ручку Изабеллы в обе свои руки и некоторое
время безмолвно созерцал дочь, обретенную столь удивительным
случаем. Глаза его выражали радость с примесью печали, ибо,
несмотря на заверения лекаря, жизнь Валломбреза висела на
волоске. Он был счастлив в одном и несчастлив в другом; но
прелестное личико Изабеллы вскоре рассеяло печальные думы, и
принц обратился к новоявленной графине с такими словами:
- В связи с тем, что судьба свела нас таким странным,
романтическим и сверхъестественным стечением обстоятельств, у
вас, дорогая моя дочка, без сомнения, должна была явиться
мысль, что все это время, с самого вашего детства до нынешнего
дня, я не искал вас и лишь случай вернул потерянное дитя
забывчивому отцу. Но ваша чуткая душа, конечно, не замедлила
отвергнуть такое предположение, совсем не соответствующее моим
истинным чувствам. Для вас не тайна, что ваша мать, Корнелия,
отличалась гордым и неуступчивым нравом. Она все воспринимала
чрезвычайно болезненно, и когда причины высшего порядка, я
сказал бы даже - соображения государственной важности,
принудили меня, наперекор собственному сердцу, расстаться с
ней, дабы вступить в брак, повинуясь верховной воле,
равнозначной приказу, которого никто не вправе ослушаться, ваша
мать в приливе гнева и обиды наотрез отказалась от всего, что
могло облегчить ее положение и обеспечить ваше будущее.
Поместья, ренты, деньги, драгоценности - все она отвергла с
оскорбительным презрением. Восхищаясь ее бескорыстием, я тем не
менее не отступился и оставил у одного доверенного лица
отвергнутые ею деньги и ценные бумаги, чтобы она могла их
востребовать, на случай, если умонастроение ее переменится. Но
она упорствовала в своем отказе и, переменив имя, перешла в
другую труппу, с которой стала кочевать по провинции, избегая
Парижа и тех мест, где могла встретиться со мной. Вскоре я
потерял ее след, тем более что король, государь мой, назначив
меня послом, возложил на меня поручения деликатного свойства,
надолго задержавшие меня за границей. Через верных людей, столь
же преданных, сколь и тактичных, собиравших сведения среди
актеров различных театров, я, воротившись, узнал, что Корнелия
умерла за несколько месяцев до того. О ребенке же ничего не
было известно. Постоянные переезды провинциальных трупп,
прозвища, под которыми выступают актеры, то и дело меняя их по
необходимости или по собственной прихоти, крайне затрудняли
поиски, особенно когда сам не можешь заняться ими. Малейшая
примета, достаточная для лица заинтересованного, ничего не дает
наемному посреднику, который руководствуется лишь корыстными
соображениями. Правда, мне говорили, что в некоторых труппах
есть малолетные девочки, но подробности их рождения не
совпадали с тем, что касалось вас. Некоторые мамаши, не боясь
расстаться со своим детищем, пытались навязать мне отцовство,
так что приходилось быть настороже против подобных уловок. К
оставленным мною деньгам никто не притронулся. Злопамятная
Корнелия явно решила отомстить мне, скрыв от меня дочь.
Пришлось поверить, что вас нет на свете, но внутренний голос
твердил мне, что вы живы. Я вспоминал, какой миленькой крошкой
вы были в колыбели и как ваши розовые пальчики теребили мои,
тогда еще черные, усы, если я наклонялся, чтобы поцеловать вас.
Рождение сына лишь оживило эти воспоминания, вместо того чтобы
заслонить их. Глядя, как он растет среди сказочной роскоши,
весь в лентах и кружевах, точно королевское дитя, как играет
драгоценными погремушками, которые могли составить благополучие
целой честной семьи, я думал, что, может статься, вы эту минуту
страдаете от холода и голода в убогих театральных лохмотьях,
сидя в тряской повозке или в сарае, открытом всем ветрам. Если
она жива, думал я, ее муштрует и колотит театральный директор.
Подвешенная на проволоке, она летает, чуть жива от страха,
изображая в феериях амурчиков и эльфов. Она не может сдержать
слезы, и они текут, оставляя полосы на гриме, которым
размалевали ее бледные щечки, или же, вся дрожа, лепечет в чаду
свечей немудреные слова детской роли, стоившей ей не одной
пощечины. И я корил себя за то, что с самого рождения не отнял
девочку у матери; но в ту пору я считал, что наша любовь будет
длиться вечно. Позднее мною овладели новые тревоги. В
|
|