казалось, будто их поднимают глубокие вздохи; от наколенников и
налокотников   отходили  стальные  острия,  изогнутые  в  форме
орлиного когтя, и удлиненный носок башмака был  загнут  тоже  в
форме когтя. При зыбком свете лампы, дрожавшей в руке Изабеллы,
призраки   принимали   поистине   устрашающий   вид,  способный
перепугать  даже  закаленного  храбреца.  У  бедняжки  Изабеллы
сердце  колотилось так, что удары его отдавались в горле. Можно
ли удивляться, что  она  пожалела,  зачем  покинула  освещенную
комнату и наугад отправилась бродить в темноте? Однако воины не
шевельнулись,  хотя  и  должны были заметить ее присутствие, и,
видимо, не собирались преградить ей  дорогу,  потрясая  мечами;
когда  она приблизилась к одному из них и поднесла светильник к
самому его носу, латник ничуть этим не обеспокоился  и  остался
совершенно  невозмутим.  Расхрабрившись  и  заподозрив  истину,
Изабелла подняла на нем забрало, за которым обнаружился  темный
провал,  как  под  шлемом, венчающим герб. Оба стража оказались
лишь немецкими манекенами в полном рыцарском снаряжении.
     Но такой обман чувств был вполне  простителен  для  бедной
пленницы,  блуждающей  ночью по пустынному замку, настолько эта
металлическая  оболочка,  отлитая  по  человеческому  телу  как
эмблема  войны,  уподобляется ему и, будучи пустой, еще сильнее
потрясает  воображение  окостенелой  неподвижностью   узловатых
сочленений.  Несмотря  на  тягостное  состояние  духа, Изабелла
невольно улыбнулась своей ошибке и,  подобно  героям  рыцарских
романов,   с   помощью   талисмана  разрушавших  чары,  которые
закрывали доступ в заколдованный замок,  храбро  шагнула  через
порог следующей комнаты, пренебрегая обоими отныне беспомощными
стражами.
     Это  была  огромная  столовая,  судя  по высоким поставцам
резного дуба,  в  которых  смутно  мерцала  серебряная  посуда:
графины,  солонки,  перечницы,  кубки,  пузатые  вазы,  большие
серебряные или позолоченные блюда, похожие не то на щиты, не то
на каретные колеса, а также богемский и  венецианский  хрусталь
изящной  и  причудливой  формы,  на свету искрившийся зелеными,
красными и синими огоньками. Стулья с  высокими  прямоугольными
спинками,  расставленные вокруг стола, казалось, тщетно ожидали
гостей, а ночью  могли  служить  сборищу  пирующих  привидений.
Покрывавшая  стены  над  дубовыми панелями старинная кордовская
кожа, тисненная золотом с разводами в виде  цветов,  вспыхивала
красноватыми   отблесками   при  беглом  свете  лампы,  насыщая
полумрак великолепием теплых и темных тонов. Мимоходом взглянув
на эту старинную роскошь, Изабелла поспешила в третью комнату.
     Это была, по-видимому, парадная зала, более обширная,  чем
две  первые,  тоже  отличавшиеся немалыми размерами. Слабенький
огонек лампы не достигал ее глубин и  растекался  в  нескольких
шагах  желтоватыми  струйками,  словно луч звезды сквозь туман.
Как ни бледен был огонек, он пронизывал мрак и  придавал  теням
расплывчатые   жуткие   формы,   неясные   очертания,   которые
дорисовывал страх. Призраки драпировались  в  складки  портьер:
привидения   покоились  в  объятиях  кресел;  мерзкие  чудовища
ютились по углам, безобразно скрючившись или повиснув на когтях
летучих мышей.
     Обуздав испуганное воображение, Изабелла пошла вперед и на
дальнем конце залы  увидала  царственный  балдахин,  увенчанный
перьями, затканный геральдическими эмблемами, по которым трудно
было  расшифровать герб; под балдахином на возвышении, покрытом
ковром, стояло кресло, подобное  трону,  к  которому  вели  три
ступени.   Все   это,   смутно  выхваченное  из  мрака  тусклым
мимолетным  отблеском,  в  таинственности   своей   приобретало
грозное,  потрясающее величие. Казалось, будто это седалище для
того, кто возглавляет синедрион духов, и не требовалось особого
полета  фантазии,   чтобы   представить   себе   ангела   тьмы,
восседающего между своих длинных черных крыл.
     Изабелла  ускорила  шаг,  и, как ни легка была ее походка,
скрип  башмаков  посреди  такой  тишины  приобретал  чудовищную
звучность.  Четвертая  комната была спальня, наполовину занятая
огромной кроватью, вокруг которой тяжелыми  складками  ниспадал
полог  из  темно-малинового  индийского  штофа.  Между стеной и
кроватью помещался эбеновый аналой,  над  которым  поблескивало
серебряное  распятье.  Кровать  с задернутым пологом даже среди
бела дня внушает  тревожное  чувство.  Невольно  думается:  что
скрыто  там,  за  опущенными  занавесями? А ночью в необитаемой
комнате плотно занавешенная кровать вселяет настоящий ужас. Там
может находиться и спящий, и мертвец,  и  даже  живой  человек,
подстерегающий тебя. Изабелле померещилось, что оттуда слышится
равномерное  и глубокое сонное дыхание; было ли это правдой или
заблуждением?  Она  не  отважилась  узнать  истину,   раздвинув
складки красного шелка и осветив кровать своей лампой.
     За  опочивальней  находилась  библиотека. Красовавшиеся на
книжных шкафах бюсты поэтов, историков  и  философов  провожали