волшебное видение, приковавшее его к земле.
     - Что  за  черт!  Долго  я  буду стоять здесь истуканом, -
одернул себя бретер, раздраженный собственными колебаниями, - у
меня, должно быть, вид сущего болвана, по-дурацки вылупившегося
невесть на какое диво. Эх! Не пойду-ка  я  ни  в  кабак,  ни  в
притон,  а  лучше  отправлюсь  к  моей богине, к моей Цирцее, к
несравненной красотке, которая держит меня  в  своих  путах.  А
вдруг она занята сейчас вне дома, на бале или ночном пиршестве?
И,  кроме  того,  сластолюбие  ослабляет  отвагу,  и славнейшим
героям приходилось каяться в излишнем пристрастии  к  женщинам.
Примером  тому Геракл со своей Даянирой, Самсон с Далилой, Марк
Антоний с Клеопатрой, не считая многих других, кого  я  уже  не
упомню,  ибо немало воды утекло с тех пор, как я ходил в школу.
Итак, отбросим эту распутную, достойную порицания фантазию;  но
какому   же   из   двух   столь   пленительных  занятий  отдать
предпочтение? Выбрав одно, неминуемо пожалеешь о другом.
     Произнося этот монолог,  Жакмен  Лампурд  засунул  руки  в
карманы,  уткнулся  подбородком  в  брыжи, отчего задралась его
бороденка, казалось, пустил  корни  между  плитами  мостовой  и
окаменел,  превратившись  в статую, подобно многим добрым малым
из "Метаморфоз" Овидия. Но  тут  он  так  внезапно  сорвался  с
места,  что  проходивший  мимо  запоздалый обыватель задрожал и
ускорил шаг,  испугавшись,  что  его  укокошат  или,  в  лучшем
случае,  обчистят.  У  Лампурда  не было ни малейшего намерения
грабить этого олуха, которого он даже не  заметил,  поглощенный
своими  мыслями; нет, его внезапно осенила блистательная мысль.
Колебаниям пришел конец.
     Он поспешно достал  из  кармана  дублон  и  подбросил  его
вверх,  сказав:  "Орел - значит, кабак, решка - значит, игорный
дом".
     Монета перевернулась несколько  раз,  но  в  силу  земного
притяжения  упала  на  мостовую,  сверкнув  золотой  искоркой в
серебряных лучах луны, полностью  вышедшей  в  этот  миг  из-за
облаков.  Бретер  опустился на колени, чтобы прочесть приговор,
вынесенный случаем. На заданный вопрос монета ответила: "Орел",
Бахус взял верх над Фортуной.
     - Хорошо! Значит, напьюсь, - решил Лампурд, стер  грязь  с
дублона   и   опустил  его  в  кошель,  глубокий,  как  бездна,
предназначенный поглощать множество разных предметов.
     Быстрыми  шагами  направился  он  в  кабак  под  названием
"Коронованная редиска", давно облюбованный им как святилище для
возлияний  богу  вина. "Коронованная редиска" была для Лампурда
удобна тем, что находилась на углу Нового Рынка, в  двух  шагах
от  его  жилища,  куда он легко мог добраться, даже накачавшись
вином от подошв до кадыка и выводя ногами кренделя.
     Это был, бесспорно,  самый  гнусный  кабак,  какой  только
можно   себе  вообразить.  Приземистые  подпоры,  вымазанные  в
багрово-винный цвет, поддерживали  огромную  балку,  заменявшую
фриз,  неровности которой старались выдать себя за следы былого
орнамента, полустертого  временем.  Внимательно  приглядевшись,
здесь  и в самом деле можно было разглядеть завитки виноградных
листьев и лоз, между которыми резвились обезьяны, хватавшие  за
хвосты  лисиц.  Над  входом  была  намалевана огромная редиска,
изображенная  очень  натурально,  с   ярко-зелеными   листьями,
увенчанная  золотой  короной;  это  художество, давшее название
кабаку и служившее приманкой многим поколениям  пьяниц,  успело
изрядно потускнеть.
     Окна,  занимавшие  промежутки между подпорами, были в этот
час закрыты ставнями с тяжелыми железными  болтами,  способными
выдержать  осаду,  однако  пригнанными  недостаточно  плотно  и
пропускавшими в щели красноватый свет,  а  также  глухие  звуки
песен  и  перебранки.  Красные  лучи, змеясь по лужам мостовой,
производили  своеобразный   эффект,   но   Лампурд,   оставшись
равнодушным  к живописной стороне, отметил, что в "Коронованной
редиске" еще полно народу. Бретер  несколько  раз  определенным
образом   ударил   в  дверь  эфесом  шпаги;  на  условный  стук
завсегдатая дверь приотворилась, и его впустили внутрь.
     Помещение, где пребывали посетители, сильно  смахивало  на
вертел.  Потолок  тут был низкий, а главная балка, пересекавшая
его,  прогнулась  под  тяжестью  верхних  этажей  и,  казалось,
вот-вот  переломится;  на самом деле она могла бы удержать хоть
каланчу, походя  этим  на  Пизанскую  башню  или  на  болонскую
Азинелли,  которые  наклоняются,  но не падают. От трубочного и
свечного  дыма  потолок  почернел  не  хуже,  чем  внутренность
очагов,  где  коптятся сельди, сорожья икра и окорока. Когда-то
стараниями  итальянского  декоратора,  приехавшего  во  Францию
вслед  за Екатериной Медичи, стены залы были окрашены в красный
цвет с  бордюром  из  виноградных  веток  и  побегов.  Живопись
сохранилась  по  верху,  хоть  и  потемнела  порядком  и больше
смахивала на пятна застывшей крови, нежели  на  пурпур,  каким,