парика, показывая знаменитый алмаз, скалил зубы до самых десен;
впечатления он больше не производил и, конечно,  не  помнил  бы
себя  от  досады,  если бы дама в маске не была на своем посту,
лаская его взором и отвечая на  его  взгляды  ударами  веера  о
барьер   ложи  и  другими  знаками  любовного  взаимопонимания.
Недавняя победа врачевала легкий укол, нанесенный самолюбию,  а
радости,  какие  сулила ему ночь, служили утешением за вечер, в
который звезда его потускнела.
     Когда актеры  вернулись  в  гостиницу,  Сигоньяк  проводил
Изабеллу до порога ее комнаты, и молодая актриса, против своего
обыкновения,   позволила  ему  войти.  Служанка  зажгла  свечу,
подбросила дров в камин и деликатно удалилась. После  того  как
за  ней  опустилась  портьера,  Изабелла сжала руку Сигоньяка с
такой силой, какую трудно  было  предположить  в  ее  тонких  и
хрупких пальцах, и приглушенным от волнения голосом произнесла:
     - Поклянитесь,  что  больше  не будете драться из-за меня.
Поклянитесь в этом, если любите меня так, как говорите.
     - Такую клятву я дать не могу, -  ответил  барон.  -  Если
какой-нибудь   наглец  осмелится  проявить  к  вам  неуважение,
конечно, я покараю его должным  образом,  будь  он  герцог  или
принц крови.
     - Но   ведь  я  всего  лишь  бедная  комедиантка,  которая
обречена сносить обиды от первого встречного. По мнению  света,
увы,  с  избытком  оправданному  театральными нравами, - каждая
актриса непременно и куртизанка.  Стоило  женщине  вступить  на
подмостки,  как  она  уже  принадлежит  толпе:  жадные  взгляды
разбирают ее прелести, проникают в тайны ее красоты,  и  каждый
мысленно обладает ею как любовницей. Первый встречный, зная ее,
считает  себя ее знакомым и, проникнув за кулисы, оскорбляет ее
стыдливость бесцеремонными признаниями, которые она и не думала
поощрять. Если  она  благонравна,  ее  целомудрие  толкуют  как
притворство или меркантильный расчет. Все это надо терпеть, раз
изменить  ничего  нельзя. Отныне положитесь на меня: сдержанным
поведением,  резким   словом,   холодным   взглядом   я   сумею
противостоять  дерзости  вельмож,  вертопрахов и хлыщей всякого
рода,  которые  теснятся  вокруг  моего  туалетного  стола  или
скребутся  в  дверь  моей  уборной  во  время  антрактов.  Удар
планшеткой по осмелевшим пальцам,  поверьте  мне,  стоит  удара
вашей рапиры.
     - Но  мне-то  позвольте  считать, прелестная Изабелла, что
шпага благородного человека может кстати  послужить  поддержкой
планшетке  честной  девицы,  и  не  лишайте  меня звания вашего
рыцаря и защитника.
     Изабелла  по-прежнему  держала  руку  Сигоньяка  и  нежным
взглядом  своих  голубых  глаз,  полных  немой мольбы, пыталась
вынудить у него желанную клятву; но барон отказывался ей внять,
в вопросах чести он был непримирим, как  испанский  идальго,  и
скорее   согласился   бы   претерпеть  тысячу  смертей,  нежели
допустить малейшее непочтение к  его  возлюбленной;  он  хотел,
чтобы  Изабеллу  на  подмостках уважали так же, как герцогиню в
светской гостиной.
     - Послушайте,  обещайте  мне  не  подвергать  себя  впредь
опасности  по  всяким  ничтожным  поводам,  - попросила молодая
актриса. - С каким трепетом, с какой тревогой  ждала  я  вашего
возвращения!  Я  знала,  что  вы  отправились  драться  с  этим
герцогом, о котором никто не говорит без  страха.  Зербина  все
мне  рассказала. Как вы беспощадно терзаете мое сердце! Мужчины
забывают о нас, бедных женщинах, когда затронута  их  гордость;
они неумолимо идут своим путем, не слыша рыданий, не видя слез,
они слепы и глухи в своей жестокости. А вы знаете, что, если бы
вас убили, я тоже умерла бы?..
     Дрожь в голосе и слезы, выступившие на глазах Изабеллы при
одной   мысли   об  опасности,  которой  подвергался  Сигоньяк,
доказывали правдивость ее слов.
     Несказанно  тронутый  этой  искренней  любовью,  барон  де
Сигоньяк  свободной  рукой  обнял  Изабеллу  за талию, и она не
воспротивилась, когда он привлек ее к себе на грудь и  коснулся
губами ее склоненного лба, чувствуя у своего сердца прерывистое
дыхание молодой женщины.
     Так  пробыли  они  несколько  минут  молча  в  невыразимом
упоении,  которым  не   преминул   бы   воспользоваться   менее
почтительный   любовник,  но  Сигоньяку  претило  злоупотребить
целомудренной покорностью, порожденной страданием.
     - Утешьтесь, дорогая Изабелла, -  с  ласковой  шутливостью
сказал  он,  -  мало  того  что  я не умер, я даже ранил своего
противника, хотя он и слывет недурным дуэлистом.
     - Я знаю, что у вас благородная душа  и  твердая  рука,  -
отвечала  Изабелла.  -  Недаром  я  люблю вас и не боюсь в этом
сознаться,  понимая,  что  вы  не   употребите   во   зло   мою
откровенность. Когда я увидела вас таким печальным и одиноким в