было ни намека на мещанство. Леандр ног под собой  не  чуял  от
восторга.  Ему  хотелось,  чтобы зубоскал Скапен был свидетелем
его славы и торжества.
     Паж распахнул двустворчатую застекленную дверь и удалился,
оставив Леандра одного в павильоне, убранном очень богато  и  с
большим   вкусом.   Сводчатый   плафон,  образованный  куполом,
изображал  густо-голубое  воздушное  небо,  где  реяли  розовые
облачка  и  в  грациозных  позах  витали амуры. Тканые шпалеры,
изображавшие сцены из "Астреи", романа господина Оноре  д'Юрфе,
мягко  окутывали  стены.  Секретеры,  украшенные  флорентийской
мозаикой, красные бархатные кресла с бахромой,  стол,  покрытый
турецкой   ковровой   скатертью,  китайские  вазы,  наполненные
цветами, несмотря на зимнюю пору, не оставляли сомнений в  том,
что  хозяйка  дома богата и знатна. Черные мраморные канделябры
изображали руки негров,  выступающие  из  золоченых  манжет,  и
заливали  ярким  светом  все это великолепие. Ослепленный столь
блистательным убранством,  Леандр  сперва  не  заметил,  что  в
комнате  никого  нет;  он  скинул  с себя плащ, вместе с шляпой
положил его на складной стульчик, поправил  перед  венецианским
зеркалом  примятую буклю, принял самую грациозную из поз своего
репертуара и, оглянувшись  по  сторонам,  мысленно  воскликнул:
"Что это? Где же божество здешних мест? Я вижу храм, но не вижу
самого  кумира. Когда наконец она выйдет из облака и предстанет
мне, истая богиня всей осанкой, говоря словами Вергилия?"
     Не  успел  Леандр  закончить  свой  изысканный  внутренний
монолог,  как  малиновая  портьера узорчатого индийского атласа
раздвинулась,  и  появилась  замаскированная  дама,  поклонница
Лигдамона.  Она  все  еще  была  в  черной бархатной маске, что
обеспокоило нашего актера.
     "Уж не дурна ли она лицом, - подумал он, -  пристрастие  к
маске  меня  пугает".  Тревога  его  длилась недолго, ибо дама,
дойдя до середины комнаты,  где  почтительно  ждал  ее  Леандр,
развязала маску и бросила ее на стол, показав при блеске свечей
приятное  лицо  с  довольно  правильными  чертами,  на  котором
сверкали страстью красивые  карие  глаза,  а  зубы  блестели  в
улыбке   между  вишневых  губ,  причем  нижняя  была  чуть-чуть
раздвоена. Вдоль щек вились пышные грозди черных кудрей, доходя
до пухлых и белых плеч и  даже  отваживаясь  касаться  поцелуем
двух  полушарий,  чье трепетание выдавали колыхавшиеся над ними
кружева.
     - Госпожа маркиза  де  Брюйер!  -  воскликнул  Леандр,  до
крайности  изумленный  и несколько встревоженный: ему пришли на
ум достопамятные побои. - Возможно ли? Не сон ли это? Смею ли я
поверить нежданному счастью?
     - Вы не ошиблись, мой друг. Да, я - маркиза  де  Брюйер  и
надеюсь, сердце ваше узнало меня так же, как и глаза.
     - О,  ваш  образ  запечатлен  в  нем  огненными чертами, -
прочувственным  тоном  произнес  Леандр,   -   мне   достаточно
заглянуть  в  себя,  чтобы  узреть  этот образ, наделенный всем
очарованием и совершенством, присущим вам.
     - Благодарю вас за то, что вы сохранили добрую память  обо
мне,  -  отвечала маркиза, - это свидетельствует о незлобивости
высокой души... Вы могли счесть меня жестокой, неблагодарной  и
фальшивой.  Увы,  сердце  мое  в  слабости  своей  не  осталось
нечувствительным к изъявлениям вашей страсти. Письмо,  отданное
вами  вероломной  наперснице, попало в руки маркиза. Он написал
ответ,  который  ввел  вас  в  заблуждение.   Позднее,   смеясь
остроумной,  на  его  взгляд,  проделке,  он  показал  мне ваше
письмо, дышавшее истинной чистой и пылкой любовью,  назвав  его
образцом   комизма.  Но  мое  впечатление  оказалось  обратным,
чувство к вам только возросло, и я решила вознаградить  вас  за
те  страдания,  кои  вы  претерпели  во имя меня. Зная, что муж
занят своим новым увлечением, я приехала  в  Пуатье;  укрывшись
под  маской, я слушала, как превосходно выражаете вы поддельную
страсть,  и  мне  захотелось   узнать,   так   ли   вы   будете
красноречивы, говоря от собственного имени.
     - Сударыня,  -  начал  Леандр,  опускаясь  на колени у ног
маркизы, ибо она упала в кресла, словно изнемогая от внутренней
борьбы, которой стоило это признание ее целомудрию. - Сударыня,
нет,  королева,  богиня!  Какая   цена   высокопарным   фразам,
ходульным  страстям,  пустой  игре  ума,  рассудочным  натужным
размышлениям поэтов, притворным  вздохам  у  ног  размалеванной
актрисы,  рассеянно  озирающей  публику, какая всему этому цена
рядом со словами, что льются из души, с пламенем, что  горит  в
крови,  с  той  титанической  страстью,  для  которой  во  всей
вселенной не найдется достаточно ярких красок, чтобы  облечь  в
них  образ  божества,  с  теми  порывами  сердца, что стремится
вырваться из  своей  клетки,  дабы  служить  подушкой  для  ног
обожаемого   кумира?!   Вы  соблаговолили  найти,  божественная
маркиза, что я с должным пылом  выражаю  любовь  на  театре,  а