стенами,  на  которых  зимние  дожди  оставили  длинные  черные
полосы.  По  углам  двора,  среди  щебня,  упавшего с карнизов,
пробивалась крапива, овсюг,  цикута,  и  трава  зеленой  рамкой
окаймляла плиты.
     В  глубине,  за  каменной  балюстрадой,  которую  украшали
увенчанные шпилями шары,  террасой  спускался  сад.  Поломанные
ступени шатались под ногами в тех местах, где не были скреплены
волокнами  мха  и  вьющихся  растений;  подпоры террасы обросли
трилистником, желтыми левкоями и дикими артишоками.
     Самый сад  мало-помалу  вновь  превратился  в  первобытную
чащу.  Кроме  одной  грядки,  где  виднелись  кочны  капусты  с
ярко-зелеными  в  прожилках  листьями  и   красовались   звезды
подсолнечников   с   черными  сердцевинками,  свидетельствуя  о
некотором уходе, надо всем остальным заброшенным  пространством
брала  верх природа и, казалось, с особым удовольствием стирала
следы человеческого труда.
     Давно  не   подстригавшиеся   деревья   во   все   стороны
раскидывали  буйные  ветви.  Буксовые  бордюры  вдоль  аллей  и
газонов, давно не ведая ножниц, превратились в заросли высокого
кустарника. Случайно занесенные ветром семена, по обычаю сорных
трав, дали мощные  всходы,  вытеснив  садовые  цветы  и  редкие
растения.  Покрытые  колючками  ветки  терновника переплетались
посреди дорожек,  вцепляясь  в  проходящего  и  не  пуская  его
дальше,  чтобы  он не мог проникнуть в этот заповедник скорби и
запустения. Тишина не любит быть застигнутой  врасплох  и  сеет
вокруг себя всяческие преграды.
     Но  кто  не  побоялся  бы,  что его будут царапать колючки
кустов и  бить  по  лицу  ветви  деревьев,  и  дошел  до  конца
заглохшей  старинной  аллеи, заросшей не хуже лесной тропы, тот
очутился  бы  перед  нишей,  выложенной   ракушками   наподобие
естественного  грота.  К  посеянным первоначально между камнями
растениям - ирисам,  шпажникам,  черному  плющу  -  прибавились
другие - спорыш, стоног, дикий виноград, - они свисали пасмами,
наполовину     закрывая    мраморную    статую,    изображавшую
мифологическую богиню, не то Флору, не  то  Помону,  которая  в
свое  время  была,  надо полагать, весьма изящна и делала честь
своему создателю, ныне же, став курносой,  уподобилась  смерти.
Незадачливая  богиня  держала  корзинку,  но  не с цветами, а с
плесневелыми, на вид ядовитыми грибами; казалось,  и  сама  она
отравлена,  -  ее  тело,  некогда столь белое, пестрело пятнами
бурого мха. У ее ног в каменной  раковине  под  зеленой  ряской
загнивала темная лужица - остаток дождей, ибо из львиной пасти,
которую  можно  было  разглядеть с грехом пополам, давно уже не
извергалась вода, не поступавшая из засоренных или уничтоженных
временем труб.
     Этот, по тогдашнему наименованию, сельский приют,  как  ни
был  он  разрушен, свидетельствовал о бывшем благосостоянии и о
тяге к искусству  прежних  владельцев  замка.  Если  бы  статую
богини отчистить и подправить как следует, в ней обнаружился бы
стиль   флорентийского   Ренессанса   в  духе  тех  итальянских
скульпторов, которые приехали во Францию  вслед  за  художником
Россо  или  за  Приматиччо  в эпоху, по-видимому, совпадающую с
процветанием захиревшего ныне рода.
     Грот примыкал к замшелой и просыревшей стене,  за  которой
переплетались еще обрывка трельяжа, должно быть, когда-то густо
увитого ползучими растениями и скрывавшего каменную кладку. Еле
заметная  теперь  за раскидистыми ветвями непомерно разросшихся
деревьев, старая стена замыкала сад с этой стороны.  Дальше  до
самого  края  низкого  и  сумрачного горизонта тянулись ланды с
курчавыми кустиками вереска.
     Когда  вы  поворачивали  вспять,  перед  глазами   вставал
дворовый  фасад  замка,  еще  более  жалкий  и  обветшалый, чем
описанный ранее, так как последние владельцы  употребляли  свои
скудные  средства  на  то,  чтобы  хоть мало-мальски поддержать
внешнее благообразие.
     На конюшне, достаточно просторной  для  двадцати  лошадей,
стояла  одна  тощая  кляча  с  выпирающими под кожей мослаками;
обнажив длинные желтые зубы, она  выбирала  в  пустой  кормушке
считанные  соломинки  и время от времени бросала на дверь косые
взгляды из глазниц, в которых монфоконские крысы не выискали бы
ни крупицы сала. На пороге псарни единственный пес, чье дряблое
тело болталось в непомерно широкой  шкуре,  дремал,  уткнувшись
носом  в  лапы,  служившие  ему  отнюдь  не  пуховой  подушкой;
казалось, он настолько привык к безлюдью, что не настораживался
от шума, как это свойственно собакам даже во сне.
     В верхние этажи замка вела огромная  лестница  с  точеными
деревянными перилами и двумя площадками - по одной на каждом из
этажей. До второго лестница была каменной, а дальше кирпичной и
деревянной.  По  стенам  вдоль нее, сквозь пятна плесени, видна
была декоративная живопись в серых тонах,  изображавшая  пышные