ел, что среди мойщиков и бальзаминаторов были и редкие 
мастера, знания
которых передавались от лучших к лучшим и которые относились к своим 
обязанностям с
большой ответственностью, считая их самыми важными. У каждого из них, как у 
врачей из
Дома Жизни, была своя особая специальность: один занимался головой покойного, 
другой –
животом, третий – сердцем, четвертый – легкими, пока все части тела не бывали 
подготовлены
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 68
к вечной жизни.
Среди бальзаминаторов выделялся старый человек по имени Рамозе, обязанность
которого была самой трудной. Специальными щипцами он через ноздри вытаскивал 
мозг
умершего и выполаскивал потом череп очистительными маслами. С удивлением 
заметив
ловкость моих рук, он стал меня обучать своему искусству и к тому времени, 
когда половина
срока моего пребывания в Доме Смерти прошла, сделал меня своим помощником. 
Положение
мое стало более сносным. Если остальные мойщики казались мне злыми духами и 
какими-то
животными, так как их разговоры не были похожи на беседы людей, обитающих на 
земле при
солнечном свете, то Рамозе напоминал черепаху, которая молча живет в своем 
панцире. Его
спина была горбата, а руки морщинисты. Я помогал ему в работе – самой чистой и 
самой
уважаемой в Доме Смерти, и власть его была так велика, что остальные уже не 
осмеливались
швырять в меня внутренностями и грязью. Чем объяснялась его власть, я не знаю, 
но он
никогда не повышал голоса.
Видя, как все мойщики крадут и как небрежно бальзамируются тела бедняков, хотя 
плата
и за них была велика, я решил любыми средствами позаботиться о своих родителях 
и украсть
для них вечную жизнь. Ибо моя вина перед ними была, по-моему, так велика, что 
кража уже не
могла ее увеличить. Рамозе охотно объяснял мне, чего и сколько я должен украсть 
у каждого
знатного трупа, ведь мы с ним имели дело только с трупами состоятельных людей. 
Наконец я
вытащил из чана для бедняков и очистил от внутренностей тела своих родителей, 
заполнил их
смолистым камышом и запеленал в холсты – ничего больше я не мог для них сделать,
 ибо
красть можно было в определенных пределах, которых не нарушал даже Рамозе.
Во время тихой неторопливой работы в катакомбах Дома Смерти Рамозе передавал 
мне
свою мудрость. Я расспрашивал его то об одном, то о другом, и его не испугал 
даже мой
вопрос: «Почему?» К этому времени я уже привык к зловонию Дома Смерти, ибо 
человек
может привыкнуть и приспособиться к любым условиям, а мудрость Рамозе 
заставляла меня
забывать об ужасах нашей пещерной жизни, и, пока мы с ним орудовали своими 
щипцами, я
выспрашивал его о многих вещах.
Прежде всего я спросил у него, почему мойщики трупов богохульствуют и дерутся 
из-за
женских тел, не умея думать ни о чем, кроме своих страстей, хотя, казалось бы, 
им естественнее
было бы успокоиться, живя всю жизнь, день за днем, в соседстве со смертью. 
Рамозе отвечал:
– Это примитивные люди, их желания не способны подняться над прахом, ведь и 
тело
человека – тоже прах, если позволить ему разложиться. Но в прахе заключена 
жажда жизни,
которая породила людей и животных, даже боги порождены прахом – это мое 
убеждение. И
чем ближе человек стоит к смерти, тем сильнее становится жажда жизни, 
заключенная в прахе.
Смерть приносит покой мудрому, а примитивного человека делает зверем, даже 
пронзенный
стрелой, он еще источает свое семя в песок. Сердце этих людей тоже пронзила 
стрела, иначе
они никогда не оказались бы в Доме Смерти. Поэтому не удивляйся их поведению, а 
пожалей
их. Тело покойного они