яшется львиным хвостом, наденет царский головной убор 
и сядет
вершить суд. Разумеется, ее подстрекает жрец. Но вы тоже можете передать, что 
царица должна
заключить союз с Амоном, если она собирается править Египтом. – Он выпил вина, 
и его глаза
оттаяли и увлажнились. – Воистину, боги прихотливы, Амону я приносил жертву за 
жертвой,
его верховного жреца почитал как отца родного, как верховный строитель я 
заполнил его
храмами всю землю Египетскую, но разве что Сет со всеми его злыми духами 
благодарит меня
за это. – Он выпил вина и заплакал. – Я только старый пес, – всхлипывал он, – 
старый пес,
старый, облезлый пес. О, я был скамеечкой под ногами моего царя, и он ласково 
втаптывал мою
голову в пыль перед собою. – Он выпил вина, бросил золотую плеть на пол и стал 
рвать на себе
дорогую одежду. – Суета сует, – сказал он, – но у меня есть могила, дорого 
обставленная, и
этого они не могут у меня отнять. Моего вечного покоя и места по правую руку от 
моего царя
они не могут у меня отнять, хоть я только старый, облезлый пес, – он опустил 
голову на руки и
горько заплакал.
Птахор стал гладить его по голове, чтобы успокоить, привычно ощупывая бугры 
черепа.
– У тебя любопытная голова, – сказал он. – Из любви к искусству я мог бы 
вскрыть ее
бесплатно.
Хранитель печати выдернул голову из его рук и поднял к нему испуганное лицо. 
Птахор
сделал вид, что неверно понял его и сказал заискивая:
– Правда, совершенно бесплатно, не требуя никаких подарков, потому что у тебя
интересный череп.
Хранитель печати резко встал, держась за край стола, вне себя от бешенства, но 
Птахор
держал его руку и упорно продолжал уговаривать:
– Это минутное дело. У меня легкая рука. И ты завтра же сможешь последовать за 
своим
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 38
господином в Страну Заката.
– Ты издеваешься, – сказал хранитель печати. Он снова стал важным, и поднял с 
пола
свой бич. – Ты не веришь в Амона, – сказал он и наклонился немного, чтоб 
опереться на стол. –
Это дурно, очень дурно, но я прощаю тебя за твое чудачество, поскольку теперь я 
лишен
карающей власти.
Он удалился, волоча в левой руке бич и изогнутый жезл, и его спина выражала 
усталость
и печаль. Как только он ушел, к нам опять вернулись слуги. Они слили нам воды 
на руки и
умастили дорогими маслами.
– Веди меня, Синухе, ибо я уже стар и ноги мои слабы, – сказал Птахор.
Я вывел его на свежий воздух. Ночь упала на землю, и на востоке алым заревом
раскинулись отсветы фиванских огней.
Выпитое вино кружило голову, цветы благоухали в саду, и звезды дрожали в небе, 
и я
вновь ощутил в крови жгучий жар Фив.
– Птахор, я жажду любви, когда в ночном небе полыхает зарево фиванских огней.
– Любви не существует, – решительно воззразил Птахор. – Мужчина тоскует, если у 
него
нет женщины, чтоб спать с ней. Но когда он ложится с женщиной и спит с ней, он 
начинает
тосковать еще больше. Так было, и так будет всегда.
– Почему? – спросил я.
– Этого не знают даже боги, – сказал Птахор. – И не говори мне о любви, или я 
просверлю
тебе череп. Я сделаю это бесплатно, не требуя никаких подарков, ибо тем самым 
избавлю тебя
от многих страданий.
Тогда я решил исполнить обязанности раба, взял Птахора в охапку и отнес в 
отведенную
нам комнату. Он был такой маленький и старый, что я даже не задохнулся, пока 
нес его. Я
опустил его на ложе, укрыл мягкими шкурами, так как ночь была холодна, и он, 
тщетно
пытаясь найти рядом с собой кувшин вина, вскоре заснул. Я снова вышел в сад, на 
цветущую
террасу, потому что бы