Осириса! – воскликнул он. – Нефернефернефер, 
не так
ли? Вот уж на тебя бы не подумал.
Он смотрел на меня чуть ли не с почтением, хотя жрец заставлял меня подметать 
полы и
выполнять разную черную работу в храме, поскольку я не подносил ему подарков.
Я ненавидел Метуфера так страстно и горько, как только может ненавидеть
неискушенный юноша. Как мне хотелось спросить у него что-нибудь о Нефер, но я 
не унизился
до расспросов и скрыл тайну в сердце моем, ибо ложь слаще правды и мечта ярче 
земной
действительности. Я вглядывался в зеленый камень на пальце, вспоминал ее глаза 
и
прохладную грудь, и мне казалось, будто я все еще вдыхаю аромат ее масел. Я не 
мог
оторваться от нее, ее мягкие губы всё касались моих губ и утешали меня, потому 
что к тому
времени произошли большие события – и вера моя рухнула.
А я все думал о ней, лицо мое пылало, и я шептал: «Сестра моя!» И слово было 
как ласка
на устах моих, ибо от седой древности это означало и будет означать во веки 
веков:
«Возлюбленная моя!»
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 23
3
Но я расскажу еще, как мне явился Амон.
На четвертую ночь была моя очередь охранять покой Амона. Нас было семеро: Мата,
Мосе, Бек, Синуфер, Нефру, Ахмосе и я, Синухе, сын Сенмута. Мосе и Бек тоже 
собирались
поступить в Дом Жизни, так что их я знал раньше, а остальные были мне незнакомы.

Все мы были настроены серьезно и без усмешки слушали жреца – да забудется имя 
его! –
когда он проводил нас в закрытую дверь храма. Амон проплыл на свой золотой 
ладье и скрылся
за горами Запада, стража протрубила в серебряные трубы, и врата храма 
затворились. Я был
слаб от поста и волнения. Жрец, который сопровождал нас, досыта поел мяса 
жертвенных
животных, фруктов и сладких хлебцев, масло текло по его лицу, и щеки 
раскраснелись от вина.
Посмеиваясь про себя, он поднял завесу и дал нам увидеть святая святых. В нише, 
вырубленной
из огромной каменной глыбы, стоял Амон. Драгоценные каменья на его головном 
уборе и
оплечье сверкали при свете священных ламп красными, зелеными и синими огнями, 
словно
живые глаза. Нам надлежало под руководством жреца умастить его благовонными 
маслами и
одеть в новое облачение, ибо каждое утро ему требовались новые одежды. Я уже 
видел его
раньше, когда его выносили в золотой лодке в преддверие храма, во время 
весенних празднеств,
и люди бросались ниц перед ним. Я видел его во время наивысшего половодья, 
когда он на
корабле из кедра плыл по священному озеру. Но тогда я видел его лишь издалека, 
и его
пурпурные одежды никогда не производили на меня такого ошеломляющего 
впечатления, как
теперь, при свете ламп, в нерушимой тишине святилища. В пурпур одевались только 
боги, и у
меня было такое чувство при взгляде на его высокий лик, словно каменные плиты 
навалились
мне на грудь и я задыхаюсь.
– Бодрствуйте и молитесь, – сказал жрец, хватаясь за край завесы, так как 
нетвердо
держался на ногах. – Может быть, он позовет вас, он нередко является ожидающим
посвящения, призывает их по имени, говорит с ними, если они этого достойны. – 
Тут он
отпустил занавес и быстро сделал руками священные знаки, даже не поклонившись и 
не
коснувшись руками колен.
Потом он ушел, и мы, семеро, остались одни перед святыней. От каменных плит 
пола
тянуло холодом по нашим босым ногам. Но стоило только жрецу уйти, как Мосе 
вынул
спрятанную под накидкой лампу, а Ахмосе преспокойно вошел в святая святых и 
зажег ее от
священного огня Амона, так что мы оказались со светом.
– Дураки мы были бы сидеть впотьмах! – сказал Мосе, и нам стало легче, хотя, 
наверно,
мы все немного побаива