омом, пытаясь петь и играть, чтобы получить свою долю на 
пиру, пока
наконец Кипа не вышла с бранью и не раздала им по куску хлеба с гусиным жиром, 
только так
их можно было спровадить. Тутмес и я подмели хорошенько улицу перед нашим домом,

потому что отец посоветовал Тутмесу быть поблизости на тот случай, если бы наш 
гость – все
может статься – вдруг захотел поговорить и с ним. Мы были еще мальчишки, но 
когда отец
зажег на террасе курильницу и дымок благовоний заклубился над нею, мы ощутили 
себя словно
в храме. Я стерег кувшин с ароматной водой и отгонял мух от чистого льняного 
полотенца,
которое Кипа приготовила для своей могилы, но теперь его достали из сундука, 
чтобы дать
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 14
вытереть руки Птахору.
Нам пришлось ждать долго. Солнце село, и в воздухе повеяло прохладой. 
Курильница на
террасе догорела, и гусь грустно шипел в яме-жаровне. Я проголодался, а у Кипы, 
моей матери,
лицо вытянулось и застыло. Мой отец ничего не говорил, но с наступлением 
темноты не стал
зажигать светильники. Мы все сидели на террасе, и нам не хотелось видеть друг 
друга. Тогда я
узнал, как много горя и разочарований богатые и высокопоставленные могут 
небрежно
причинить малым и бедным.
Но вот, когда уже иссякла надежда, в конце улицы показалось пламя факелов. Мой 
отец
вскочил и бегом бросился на кухню, чтобы скорее зажечь обе масляные лампы. Я 
весь дрожал,
прижимая к груди большой кувшин с водой. Тутмес стоял рядом, учащенно дыша 
прямо в ухо.
Царский трепанатор Птахор прибыл в простых носилках, которые несли двое
рабов-негров. Впереди шел с факелом толстый слуга, явно пьяный. С радостными 
возгласами
Птахор поднялся с носилок, приветствуя моего отца, а тот склонился перед ним, 
опустив руки
до колен. Птахор положил руки на плечи отца, то ли желая показать, что такая 
торжественность
ни к чему, то ли просто чтоб опереться. Так, держась за плечи отца, он пнул 
ногой слугу,
несшего факел, и велел ему лечь под смоковницей да проспаться немного, чтобы 
хмель прошел.
Негры бросили носилки под акациями и уселись на землю, не дожидаясь приказаний.
Опираясь на плечо отца, Птахор поднялся на террасу. Я слил ему воды на руки, 
хоть он и
возражал, и подал ему льняное полотенце. Но он попросил меня вытереть ему руки, 
раз уж я их
облил водой, а когда я исполнил это, он дружески меня поблагодарил и сказал, 
что я красивый
мальчик. Отец усадил его на почетное место, на стул со спинкой, взятый взаймы у 
торговца
пряностями. Он сел и поглядывал вокруг маленькими любопытными глазками. 
Некоторое
время все молчали. Потом он кашлянул, как бы извиняясь, и попросил чего-нибудь 
– промочить
горло с дороги. Отец обрадовался и налил ему вина. Птахор опасливо понюхал и 
пригубил, но
затем осушил чашу до дна с видимым удовольствием и облегченно вздохнул.
Это был пожилой мужчина маленького роста, с выбритой наголо головой и кривыми
ногами, дряблой грудью и животом, висевшим под тонкой тканью одежды. Его 
воротник был
украшен драгоценными камнями, но засален, как и вся его одежда. От него пахло 
вином, потом
и мазями.
Кипа подала пряные булочки, крошечных рыбешек в масле, фрукты и жареного гуся. 
Он
поел для вежливости, хотя очевидно приехал к нам после сытного обеда. Пробовал 
всего
понемножку и каждое кушанье хвалил, к большому удовольствию Кипы. По его 
просьбе я
отнес еды и пива неграм, но они ответили на мою любезность лишь скверными 
словами, да
вопросом: долго ли старик думает там сидеть? Слуга тяжело храпел под 
смоковницей, и у меня
не было желания его будить.
Вечер получился довольно сумбурн