Бонд заговорил, голос его был ровным и уверенным.
     - Тиффани, - как можно отчетливее сказал он. - Встань на колени и отползи, 
нагнув голову как можно ниже, на середину каюты.
     Бонд не смотрел на нее, переводя взгляд с одной мишени на другую.
     - Я здесь, Джеймс. - Голос, полный надежды и восхищения.
     - Встань и иди в ванную. Запри дверь. Ляг в ванну и лежи там, не двигаясь.
     Он краем глаза проследил, как она прошла в ванную комнату, и услышал, как 
щелкнула дверь. Теперь пули ее не достанут, и ей не придется видеть то, что 
произойдет.
     Три метра отделяли одного бандита от другого, и Бонд подумал, что если они 
успеют выхватить оружие, то ему придется плохо. В тот же момент, как сам он 
выстрелит в одного из них, второй успеет выстрелить в него. Пока его пистолет 
молчал, под угрозой смерти были они оба. Но как только раздастся первый выстрел,
 один из них еще будет жив. - Сорок восемь, шестьдесят пять, восемьдесят шесть.
     Одна из разновидностей комбинаций в американском футболе. Комбинаций, 
десятки которых они наверняка репетировали друг с другом сотни раз. Выкрикнув 
эти слова, толстяк распростерся на полу, а его правая рука метнулась к поясу 
брюк.
     В тот же миг человек на постели развернулся и головой вперед бросился 
рыбкой в направлении Бонда, превратившись сразу в очень небольшую мишень. Его 
рука уже достигла кобуры... Пистолет Бонда бесшумно плюнул огнем. Пуля вошла 
точно в лоб, у самой кромки белых волос. Рука мертвеца конвульсивно нажала на 
спуск, и пуля из его пистолета безобидно вспорола матрас.
     Толстяк взвизгнул. Прямо на него смотрел казавшийся ему огромным черный 
зрачок "беретты", которой была безразлична его дальнейшая судьба и которая лишь 
выбирала, в какой именно сантиметр потного лба всадить пулю.
     А пистолет самого толстяка все еще был лишь на уровне расставленных колен 
Бонда, и пуля из него попала бы не в Бонда, а в выкрашенную белой краской стену 
каюты.
     - Брось оружие.
     Пистолет с глухим стуком упал на ковер.
     - Встать.
     Толстяк поднялся на ноги и смотрел на Бонда так, как туберкулезный больной,
 только что откашлявшись, смотрит на свой платок, опасаясь самого худшего.
     - Сядь на стул.
     Не надежда ли мелькнула в глазах толстяка? Бонд не позволил себе 
расслабиться.
     Толстяк медленно повернулся. Он вытянул руки над головой, хотя Бонд и не 
говорил ему поднять их, сделал два шага к стулу и опять медленно повернулся, 
как будто собираясь сесть. Он стоял лицом к Бонду, и когда начал опускаться на 
стул, руки его вполне естественно опустились, не менее естественно двинулись за 
спину, как бы нащупывая стол, но правая рука зашла за спину гораздо глубже 
левой. И в ту же секунду эта правая рука метнулась вперед, распрямилась как 
пружина, и в воздухе сверкнуло лезвие брошенного ножа как белый язычок пламени. 
"Беретта" ответила красным пламенем. Бесшумная пуля и бесшумный клинок 
пронеслись друг мимо друга, и зрачки двух направивших их людей расширились от 
боли, когда они достигли каждый своей цели.
     Но зрачки толстяка так и остались расширенными, глаза закатились, и он, 
схватившись за левую часть груди, упал навзничь на стоявший сзади стул. 
Раздался треск ломающегося дерева, глухой стук упавшего тела. И тишина.
     Бонд отсутствующим взглядом посмотрел на торчавшую из складок его рубашки, 
запутавшуюся в них рукоятку ножа, и сделал два шага к открытому иллюминатору. 
Несколько секунд он стоял неподвижно, уставившись на море и небо. Он глубоко 
вдыхал свежий воздух и слушал прекрасные звуки, издаваемые Океаном Жизни, 
который все еще принадлежал ему и Тиффани, но был уже чужим для двух убийц из 
Детройта. Наконец, преодолев охватившее его оцепенение, он не глядя вытащил нож 
из складок рубашки и бросил его в иллюминатор. Потом, по-прежнему глядя на 
океанские волны, он поставил "беретту" на предохранитель, почувствовав, что 
рука как-будто налилась свинцом, и снова засунул ее за пояс. Неохотно он 
оторвался от созерцания океанского простора и повернулся. В каюте был полный 
разгром, и он, повинуясь какому-то внутреннему чувству, вытер ладони о брюки. 
Затем, аккуратно перешагивая через то, что лежало на полу, Бонд подошел к двери 
в ванную и усталым, лишенным эмоциональной окраски голосом произнес:
     - Это я, Тиффани.
     Ему никто не ответил, и он открыл дверь ванной комнаты. Она и не могла 
ответить, так как ничего не слышала. Она лежала в пустой ванне лицом вниз, 
зажав уши руками. И даже когда он взял ее на руки и поцеловал в щеку, она не до 
конца осознала, что происходит, и судорожно прижалась к нему, проводя пальцами 
по его лицу и груди, чтобы убедиться, что это действительно он.
     Бонд невольно дернулся, когда ее пальцы задели рану на боку, и она 
отпрянула, посмотрела ему в глаза, а потом - на свои пальцы в крови и на его 
ставшую алой от крови рубашку.
     - Боже мой, ты ранен, - произнесла она и, забыв о только что пережитом 
кошмаре, сорвала с него рубашку, промыла рану и забинтовала ее полосами 
полотенца, разрезанного опасной бритвой, принадлежавшей одному из убитых.
     Она ни о чем не спрашивала, пока Бонд собирал ее брошенную на пол одежду и 
давал ей указания: одеться и не выходить из ванной, пока он не приведет каюту в 
порядок и не протрет все предметы, где могли остаться отпечатки их пальцев. Она 
просто стояла и смотрела на него сияющими от счастья и слез глазами. Она ничего 
не сказала и после того, как Бонд поцеловал ее в губы.