ости. Даже теперь, оставляя ее на какие-то два или три дня и зная, что они 
непременно свидятся снова (104), он невольно тревожился, да и она чувствовала 
себя без него одинокой и беспомощной. А если он уедет, сколько лет придется 
жить в разлуке? Слишком неопределенным был конец лежащего перед ним пути, и мог 
ли он надеяться, что пределом его будет новое свидание? (105) Мир так непрочен, 
легко может статься, что "в последний раз вышел он за ворота..." (106) У него 
даже возникла мысль: а не взять ли потихоньку и ее с собой? Но обрекать ее, 
такую нежную, на безрадостную жизнь у моря, где никто, кроме волн и ветра, не 
разделит их одиночества... "О нет, тогда у меня будет еще больше причин для 
беспокойства..." - подумал он, а она, проникнув его мысли, почувствовала себя 
обиженной и даже попыталась намекнуть, что готова сопутствовать ему на самом 
трудном пути.

Особа из Сада, где опадают цветы, как ни редко наведывался к ней Гэндзи, не 
имея другой опоры в жизни, жила исключительно его попечениями, и надобно ли 
сказывать, сколь велика была теперь ее печаль? Так, многие кручинились тайно - 
и те, кого навещал он от случая к случаю, и даже те, кто лишь однажды мельком 
видел его.

Вступившая на Путь Государыня иногда тайком писала к Гэндзи, хотя по-прежнему 
боялась навлечь на себя осуждение молвы. "Когда б и раньше она отвечала мне с 
теплым участием...- вздыхал Гэндзи, вспоминая былые дни.- Но, видно, таково мое 
предопределение - вечно томиться от тоски..."

По прошествии Двадцатого дня Третьей луны Гэндзи покинул столицу. Никого не 
известив о дне своего отъезда, он взял с собой лишь самых близких, самых 
преданных приближенных и, чтобы избежать огласки, ограничился несколькими 
отосланными тайно прощальными письмами. Можно себе представить, сколько в них 
было трогательного! Читая их, многие плакали, живо представляя себе его лицо. 
Но, увы, все это так печально, что я не могу останавливаться на подробностях.

Двумя или тремя днями раньше Гэндзи под покровом ночи посетил дом Левого 
министра. Он приехал туда тайком в неприметной карете с плетеным верхом, 
убранной так, словно ехала женщина. Право же, все это было так печально, что 
казалось сном!

В покоях ушедшей госпожи царило унылое запустение. Услыхав о приезде дорогого 
гостя, кормилицы, мальчики-слуги и те из ранее прислуживавших госпоже дам, 
которые и после ее кончины остались в доме, собрались посмотреть на него, 
причем даже молодые прислужницы, не отличавшиеся особой душевной тонкостью, 
внезапно осознав, сколь изменчив мир, заливались слезами, и темнело у них в 
глазах. Прелестный мальчик, расшалившись, бегал вокруг.

- Как трогательно, что он не забыл меня за это время,- говорил Гэндзи, 
привлекая сына к себе на колени и еле удерживаясь от слез. Побеседовать с 
Гэндзи пришел и сам министр.

- У меня нередко возникало желание нарушить свое затворничество и приехать к 
вам поболтать о каких-нибудь пустяках, связанных с былыми днями, но, поскольку 
я оставил придворную службу и отказался от своего звания под предлогом тяжкой 
болезни, люди наверняка истолковали бы мое поведение превратно. "Если есть 
желание, то и согнутая поясница распрямляется". Казалось бы, теперь мне нечего 
бояться, но все же извечная готовность людей к злословию пугает меня. Видя, как 
многое переменилось в вашей жизни, я не устаю сетовать на собственное 
долголетие. Все это слишком напоминает времена Конца Закона. Мог ли я 
представить себе когда-нибудь, что мир так изменится? Скорее я поверил бы, что 
Поднебесная перевернется. О, как все это горько! - говорит министр, и слезы 
навертываются у него на глазах.

- Все, что происходит со мной, так или иначе является следствием содеянного в 
прошлой жизни: иными словами, никто, кроме меня самого, не виноват в моих 
несчастьях. Если человек, даже не лишенный чинов и званий, а просто навлекший 
на себя неодобрение двора, будет жить совершенно так же, как жил прежде, это 
неизбежно усугубит его вину в глазах всего света. Я знаю, что такого мнения 
придерживаются и в других странах. Я же, судя по слухам, приговорен к изгнанию, 
а это значит, что мне вменяют в вину какое-то тяжкое преступление. И если я 
останусь в столице и буду жить как ни в чем не бывало, поддерживаемый лишь 
сознанием своей невиновности, меня ждет немало неприятностей, потому-то я и 
решил покинуть столицу, пока не случилось худшего,- подробно объясняет Гэндзи.

Министр, не отрывая от глаз рукава, вспоминает о прежних временах, об ушедшем 
Государе, о его прощальных словах, и Гэндзи чувствует, что по его щекам тоже 
текут слезы.

Между тем маленький сын Гэндзи в детском неведении своем резвится, требуя 
внимания то от одного, то от другого, и можно ли спокойно смотреть на него?

- Мне никогда не забыть той, что покинула нас, я скорблю о ней и ныне, но все 
же, представляя себе, как горевала бы она теперь, невольно прихожу к мысли, что 
краткость ее жизни была для нее скорее благом, ибо помогла ей избежать этого 
страшного сна. Думая об этом, я испытываю некоторое облегчение. Более всего 
огор