о горе Государыни-супруги и господина Дайсё. Порою даже 
казалось, что оба они готовы лишиться рассудка.

Нетрудно представить себе, что во время поминальных служб Дайсё сумел затмить 
всех остальных сыновей ушедшего, и люди смотрели на него с умилением. Темное, 
невзрачное одеяние скорби лишь подчеркивало его несравненную красоту, и можно 
ли было остаться равнодушным, на него глядя?

Так, тяжкое испытание выпало ему на долю и в этом году, и, сетуя на непрочность 
всего мирского, Гэндзи снова и снова возвращался мыслями к своему тайному 
желанию, но слишком крепки были путы, привязывающие его к этому миру (43).

Вплоть до сорок девятого дня дамы нёго и миясудокоро оставались во дворце 
ушедшего Государя, но по прошествии этого срока и они разъехались кто куда. 
Стоял Двадцатый день Двенадцатой луны, нависшее небо словно напоминало о 
близком конце года, но особенно беспросветным казалось оно Государыне-супруге.

"Уныло и тяжко будет жить в мире, коим станет править мать Государя, прихотям 
своим потакая", - думала она, зная нрав своей бывшей соперницы, но чаще мысли 
ее устремлялись к ушедшему. Долгие годы прожили они вместе, и могла ли она 
забыть хоть на миг?.. С сокрушенным сердцем наблюдала Государыня за тем, как 
пустел дом, как дамы, для которых дальнейшее пребывание там лишено было всякого 
смысла, разъезжались, подыскав себе других покровителей. Она решила переехать в 
свой родной дом на Третьей линии. Сопровождать ее должен был принц Хёбукё.

Шел снег, дул пронзительный ветер, в опустевшем доме царила тишина. Приехал и 
господин Дайсё. Долго беседовали они о прошлом. Приметив, что хвоя 
пятиигольчатой сосны поблекла под снегом, а нижние ветви ее совсем засохли, 
принц сказал:

- Ужели засохла
Сосна, осенявшая нас
Сенью надежной?
Хвоя с нижних ветвей опадает,
Печальны сумерки года...

Казалось бы, ничего особенного, но, к месту сказанные, эти слова растрогали 
Дайсё, и рукава его увлажнились. Он взглянул на скованный льдом пруд:

Снова лед на пруду.
В чистом зеркале этом так часто
Отраженье твое
Видел я, и как горько мне знать,
Что его не увижу больше... (92)

Песня эта возникла словно сама собой и, пожалуй, отражала некоторую незрелость 
его чувств.

А вот что сложила госпожа Омёбу:

Кончается год,
В горах под толщею льда
Родники замолкают
Один за другим - видно, так суждено:
Уходят от нас наши близкие.

Много других песен было тогда сложено, но стоит ли записывать их все подряд?

Церемония переезда Государыни-супруги ничем не отличалась от предыдущих, только 
была она - впрочем, возможно, это простая игра воображения - гораздо печальнее. 
Старый дом показался ей чужим, словно временное пристанище в пути, воспоминания 
снова и снова уносили ее к лунам и дням, проведенным вне его стен.

Скоро год сменился новым, но прошло это без всякой праздничной пышности, мир 
по-прежнему был погружен в уныние. О Дайсё же и говорить нечего: отдавшись 
скорби, уединился он в своем доме и никуда не выезжал. Бывало, при прежнем 
Государе - да и после того, как ушел он на покой, мало что изменилось - в день 
Назначения на должности к воротам дома на Второй линии съезжались придворные - 
верхом, в каретах, так, что места свободного не оставалось... А ныне "все 
меньше людей у ворот"11, и в служебных помещениях почти не видно мешков с 
постельными принадлежностями, предназначенных для ночующих в доме. Лишь самые 
преданные служители Домашней управы, явно изнывая от безделья, слонялись по 
дому. Глядя на них, Гэндзи: "Увы, отныне так будет всегда..." - думал, и сердце 
его тоскливо сжималось.

Хранительница Высочайшего ларца на Вторую луну назначена была на должность 
главной распорядительницы, найси-но ками. Она заняла место дамы, которая от 
безмерной тоски по ушедшему Государю постриглась в монахини. Новая найси-но 
ками выгодно отличалась от прочих обитательниц женских покоев, ибо помимо 
многочисленных достоинств, приличествующих особе благородного происхождения, 
обладала еще и кротким, приветливым нравом. Неудивительно поэтому, что именно 
ей удалось сниск